Ясно было одно: колода карт разложена дьявольской рукой. Сомнений не было, он точно приложил здесь руку! «Москвич», не сбавляя скорости, резко принял влево от меня, надрывно взвизгнули и истошно завыли тормоза и покрышки, машина помчалась по обочине, поднимая за собой клубы дорожной пыли… Водителя я по-прежнему не видел, а вот он, похоже, меня отлично разглядел – уж больно шапка у меня была примечательной, словом, двое из ларца – как тут не признать?

Машина вихрем пронеслась мимо, едва не коснувшись меня, должно быть, промчалась в каких-то миллиметрах от пальцев левой руки, такое чувство, что средний палец чиркнуло об горячий корпус легковушки, его точно обожгло, а от сильного мощного воздушного потока, созданного всей массой авто, промчавшегося с невероятной скоростью, ударило в лицо жаркой воздушной волной; я отступил на шаг назад, бейсболку рывком сбросило с головы и унесло в кювет, при этом взъерошив волосы. Через несколько мгновений раздался адский грохот, как будто мир раскололся пополам, и с этим страшным звуком, от которого внутри у меня все разом обвалилось, умерла последняя надежда на спасение «последнего героя». Наступившая тишина оглушила, впрочем, у меня продолжало звенеть в ушах…

Медленно, точно в рапиде фильма-катастрофы, оборачиваюсь и с ужасом вижу (а в ушах еще звенит от страшного удара) искореженный в лепешку «Москвич», вставший на мосту поперек дороги… автобус, съехавший передними колесами в речку… темный силуэт водителя, застывшего за рулем от парализовавшего его шока…

А прямо на меня с перекошенным и бледным лицом, как сомнамбула, как призрак, бредет Шульц… В мозгу долбит одна лишь мысль, что Шульца спасти еще можно, а вот остальных – уже нет… Спасти можно лишь одного человека. И нужно. Шульца. Осталось спасать его одного. И больше никого.

Санкт-Петербург, 2016 – Хоста – Санкт-Петербург, 2017

Галке не везло на мужчин. Не в том смысле, что их у нее не было, напротив. Эффектная блондинка с голубыми глазами, она привлекала многих, про таких женщин в народе говорят: «Все при них». И ещё – она очень юно выглядела: в автобусе, по пути из поселка в город на учебу, без макияжа, с волосами, забранными в будничный хвост, ее порой принимали за школьницу, обидно называя девочкой («Девочка, передай деньги кондуктору»).

Да, что ни говори, Господь Бог щедро одарил ее красотой. И с умом у Галки все было в порядке. Просто ей хотелось иметь рядом зрелого мужчину, а на деле все ее ухажеры оказывались младше ее, будто на роду было написано. Так и выходило. Всегда. И со всеми. Включая и мужа Сергея, за которого хоть и вышла она по любви, а не по залету, но обожглась на всю жизнь.

А ведь как романтично все начиналось…

Они познакомились в любительской театральной студии при заводском клубе. Репетировали, ни много ни мало, Шекспира: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте». И почему-то престарелый отставной режиссер с трескучим блеющим голосом, ярый поборник системы Станиславского, любивший апеллировать к «памяти чувств», уже на первой их репетиции с физиологичной своей тонкостью разглядел зарождавшееся чувство и доверил им сыграть юных возлюбленных. А больше, кстати, и претендентов не оказалось: остальные не подходили по возрасту – были седы, лысы и безобразно пузаты. Репетиции шли каждую неделю в течение полугода, и в преддверии заводского юбилея дали шумную премьеру. Был аншлаг. Звучавшие со сцены любовные признания не остались без ответа – в финале спектакля иные эмоциональные заводчанки, не стесняясь, ревели навзрыд.

На следующий день Сергей и Галка поженились. И хотя торжество получилось более чем скромным, как говорится, на две с половиной копейки (без традиционных белого платья и фаты, приглашенных гостей и народного гулянья), они все равно были счастливы. Сергею тогда, кстати, только-только исполнилось восемнадцать лет. А Галке, что греха таить, – на семь лет больше. Что, скажете, приворожила опытная бабенка несмышленого мальца? На смотринах его мамаша так и бросила ей в глаза, точно обглоданную кость, свой «вердикт»: «Окрутила, ты, Галина, моего молодого дурака». В общем, с той поры не заладились у Галки отношения со свекровью.

Недолго прожили молодожены вместе: Сергея весной призвали в армию на два года. Даже не отгуляли до конца медового месяца. Отсрочек военком, суровый усатый полковник, туго перетянутый скрипучей портупеей, не дал. «Перебьетесь! – рявкнул он в ответ на Галкину просьбу. – Раньше уйдет, скорее вернется». Веских причин поблажки не усмотрел, а потом вдруг по-отечески и более благожелательно добавил: «Радуйся, дуреха, что у тебя муж – не чурка среднеазиатская, а обычный русский парень, вернется домой живой и невредимый, а не в цинковом гробу, так что попусту слезы не лей!» Всем было известно, что в Афганистане уже больше года стояли советские войска, и не для того, чтобы сажать деревья; по негласному решению партии и правительства туда, южнее Кушки, для пополнения «ограниченного воинского контингента» пока еще отправляли преимущественно этнических таджиков и узбеков.

Известно ведь, что перед смертью не надышишься, а перед долгой разлукой – не налюбишься. Последние их семейные дни и ночи выдались бурно-страстными, они не могли насытиться друг другом, три дня подряд не вылезали из постели. А через месяц после того, как он ушел, она поняла, что беременна, и очень обрадовалась – ребенок, зачатый в любви, будет счастливым! Почему-то сразу подумала, что будет мальчик, которого непременно назовет Антошей. Так и вышло. Конечно, Галке помощи ждать было неоткуда – свекровь обходила их дом стороной, семейными делами сына не интересовалась, даже не удосужилась поздравить со свадьбой, про внука ничего слышать не желала. Своя мать, еще достаточно молодая женщина, проживавшая в родном городе Шагала, сама пыталась устроить собственную жизнь, приехать не могла (или не хотела) – у нее как раз в это время закрутился пикантный роман с заморским дальнобойщиком. «Ну и что с того, что кривогубый, зато – югослав», – делилась она в письмах с дочерью. Надо все-таки отдать должное ее матушке: учитывая непростые обстоятельства, в которых оказалась Галка, она раз в месяц исправно высылала деньги – на них та и жила. Помощь матери выручала, ведь прожить на жалкое солдатское пособие, выплачиваемое военкоматом, было невозможно. Так что родильный дом они покидали только вдвоем с сыном. И хоть Галка к этому была готова, ей тогда взгрустнулось.

С рождением ребенка ее жизнь кардинально переменилась: учебу в институте пришлось оставить до лучших времен – не колеблясь, взяла академический отпуск, все свое время отдавала сыну. Забот прибавилось настолько, что порой не хватало часов в сутках. И все время очень хотелось спать… спать… спать… Но сознание того, что с ней рядом родное существо, абсолютно беззащитное и беспомощное, со сморщенным маленьким личиком, кряхтевшее, как старичок, и без устали сучившее ножками, успокаивало. Главное, что сынок креп и рос прямо на глазах. Это ли не счастье?