С таким чувством, будто он безрассудно прыгает в пропасть, Рук приложил руку к груди, к тому месту, которого коснулся Варунгин.

– Рук, – представился он. – Дэниел Рук.

Она тут же запомнила его имя и смогла достаточно точно его выговорить. Потом приложила руку к собственной худенькой груди. И произнесла несколько слогов, которые ему не удалось толком расслышать.

– Та-ра, – попробовал повторить он.

Вторая девочка, стоявшая у очага, хихикнула, прикрыв рот ладошкой, и он услышал, как она передразнивает его неудачную попытку.

Он закатил глаза и состроил гримасу. «Да-да, я болван. Зато безобидный».

Потом попробовал еще раз – его собеседница проговорила то же слово чуть медленнее, и бесформенные звуки сложились в цепочку слогов: Та-га-ран.

Ему так и не удалось в точности за ней повторить. Но ее лицо просветлело от радости, что чужеземец назвал ее имя и что это она его научила.

Итак, он запомнил ее имя и еще две фразы, но ведь ясно: эти ни с чем не связанные звуки быстро сотрутся из памяти. Пусть это и не «ветер», «погодные условия» или «показания барометра», но тоже часть здешних мест – сведения, которые следует записать.

Чувствуя на себе ее взгляд, он достал с полки чистую записную книжку, сел за стол, окунул перо в чернильницу и открыл первую страницу. Ровным почерком астронома он написал: «Тагаран – имя девочки. Маррай – мокро. Пайе-валлан-илл-ла-бе… – здесь он на мгновенье замешкался, – о сильном дожде».

Он вслух зачитал ей написанное, водя пальцем по строчкам и с трудом выговаривая каждый слог. Она улыбнулась – все ее лицо преобразилось, озарившись восторгом.

Старушка что-то громко говорила. Должно быть, нечто вроде: «пойдемте, девочки, нам уже пора», потому что вскоре все трое удалились. У подножия скалистого склона Тагаран обернулась.

– Йениоо! Йениоо! – крикнула она и Рук откликнулся: – До свидания! До свидания! – Разве она могла иметь в виду что-то другое?

– Приходите еще! – добавил он. – Возвращайтесь скорее, я всегда вам рад!

Но их уже след простыл. Он махал кустам, раскачивавшимся на ветру.

* * *

С их уходом тесная хижина показалась Руку большой и непривычно пустой. Вон на кровати томик Монтеня, который они листали. А вон одеяло – так и осталось лежать комом после того, как та роскошная девица приложила его к щеке.

В тишине гулко разносился стук падающих с крыши капель.

– Маррай – мокро, – вслух произнес Рук. – Пайе-валлан-илл-ла-бе – о сильном дожде.

Он отчеркнул написанное, проведя поперек страницы длинную ровную линию. Она означала: «Это то, что я знаю». Под ней ждал своего часа чистый лист. Рук вспомнил, что у Силка есть похожая записная книжка и такой же список слов, только чуть длиннее. Будиери – хорошо. Богул – мышь.

Но ведь язык – нечто большее, чем список слов, набор составных частей, перемешанных, словно гайки и болты в коробке. Язык – это механизм. И чтобы понять принцип его работы, нужно разобраться, как все его детали взаимодействуют между собой.

Для этого нужен тот, кто способен не только записывать слова и бездумно их запоминать. Кто сможет разобрать механизм, выяснить, как он работает, и найти ему применение: человек с системным мышлением, ученый.

Рук смотрел на написанные на бумаге слова и не сомневался – точно так же, как не сомневался, какое число считать простым, – что именно он станет этим человеком.

Вся его жизнь вела к этому. Он видел это очень ясно, словно перед ним лежала карта – карта его жизни и его личности. Он явился на свет с врожденным стремлением разобраться, как устроен мир. Умеет читать на пяти языках. Неизведанное для него – хлеб насущный, ведь астрономия – занятие для тех, кто любит загадки. Чуждое его не страшит. Он знает: все странное становится обыкновенным, стоит лишь к нему привыкнуть.

И главное – он прекрасно подходит для этой задачи по душевному складу. Те самые качества, из-за которых он так стеснителен в обществе других людей, делают его превосходным слушателем.

С той же уверенностью, с какой он мог бы назвать свое имя, он был убежден, что именно ради этого и приехал в Новый Южный Уэльс: изучить местный язык.

Погрузившись в такие мысли, он позволил им улететь еще дальше и представил, как однажды, почистив мундир и прихватив свои записи, отправится в резиденцию губернатора. «Сэр», – скажет он… Или, может быть, лучше сказать «ваше превосходительство»? Силк упоминал, что губернатору нравится, когда к нему обращаются именно так. Возможно, стоит попросить Силка, чтобы он пошел с ним в качестве посредника.

«Сэр, есть основания полагать, что лейтенант Рук выяснил, на чем основаны законы местного наречия!»

Основания будут самые что ни на есть весомые, но некоторая степень скоромности приличествует обыкновенному младшему лейтенанту. Завладев вниманием губернатора, Рук найдет нужные слова.

«Я чрезвычайно рад сообщить вам, сэр, что отныне могу беседовать с туземцами, так что мы вольны приступить к плодотворному общению с ними».

Губернатор будет потрясен. Трудно вообразить, чтобы его лицо выразило восхищение, изумление, восторг, но разве сможет он не восхититься, не изумиться, не прийти в восторг? Ведь Рук обеспечит ему не только способ воплотить в жизнь собственные притязания относительно службы в Новом Южном Уэльсе, но и нечто большее. Губернатор первым узнает о том, что богатства всемирных знаний пополнились открытием не менее впечатляющим, чем совершенные Галилеем и Кеплером! «Земля вращается вокруг Солнца». «Гравитация – это сила, действующая на расстоянии». Путь открытий, на который он ступил, не менее значителен – он ведет не только в глубины языка, на котором изъясняется неизвестная доселе раса людей, но и в недра их космоса: к способам их общественной организации и богам, которым они поклоняются, к их мыслям и надеждам, страхам и желаниям…

После такого скачка в знаниях мир никогда не будет прежним.

* * *

Первую трудность являли собой не значения слов, а их звучание – способ передать эти иноземные звуки с помощью знакомого алфавита. Думать, с чего начать, было все равно что растягивать давно отвыкшие от нагрузки мышцы.

Рук перевернул первую страницу записной книжки. Те первые заметки послужили ему почином, но продолжать он решил иначе. Открыв чистый лист, так и манивший что-нибудь написать, он начертил четыре колонки: «Буква. Наименование. Звук. Как в английском слове…».

Рука охватило приятное волнение – физически ощутимое предвкушение сродни голоду.

Ему вспомнилось то, о чем он не думал много лет: его старая «Грамматика латинского языка» Уильяма Лили – потрепанная бордовая обложка с похожими на тучи следами воды, оторвавшийся от переплета корешок (отец купил ее по дешевке у уличного торговца в Саутси[20]) и гравюра на титульном листе с изображением людей,