Итак, развернув войска в боевой порядок, Всеволод собирает военный совет, чтобы обсудить план дальнейших действий. В это время пеший отряд осажденных выходит за городскую стену под прикрытием наспех сооружаемого внешнего укрепления – тына, называвшегося в ту пору оплотом, или плотом. Племянник Всеволода с небольшим конным отрядом пытается прорваться к открытым воротам: «Изяславъ же Глѣбовичь внукъ Юргевъ доспевъ с дружиною, возма копье, потъче къ плоту, кдѣ бяху пѣши вышли из города, твердь оучинивше плотомь. Он же въгнавъ за плотъ к воротомъ городнымъ, изломи копье, и ту оудариша его стрѣлою сквозѣ бронѣ подъ сердце, и принесоша еле жива в товары»[217] (в стан). К сведениям владимирского сводчика важные детали добавляет киевский летописец: «Болгарѣ жѣ видѣвше множьство Роускихъ полъковъ не могоша стати (построиться для битвы. – А. В.), затворишася в городѣ. Князи же молодѣи оуохвотишася ѣхати к воротомъ биться, и тоу застрѣлиша Изяслава Глѣбовича.»[218].

Сопоставляя данные двух источников, можно сделать следующие выводы: 1) булгарское войско не отважилось на полевое сражение с русской ратью и поспешило укрыться в городе; 2) столица Булгарии была недостаточно укреплена: лишь оказавшись в осаде, горожане начали сооружать перед воротами дополнительную «твердь» – бревенчатый частокол; 3) в атаке на городские ворота участвовал не только Изяслав «с дружиною», но еще кто-то из младших князей: военный совет проходил явно без их участия, и, пока старшие товарищи «думали», молодежь решила «отличиться» в деле. Резюмируем: гарнизон и жители Биляра, лежавшего в отдалении от водных путей, не ожидали, что под стены города явится столь сильный противник, не подготовились как следует к обороне и не смогли бы выдержать долговременной осады. Брать Биляр приступом не было нужды. Это понимал Всеволод, с этим соглашались его многоопытные советники-воеводы. «Князи же молодѣи» не хотели думать об этом.

Не согласованная с действиями других подразделений, атака дружины Изяслава захлебнулась. Осажденные воодушевились, осаждавшие огорчились, но от плана не отступили. Осада Биляра продолжилась.

Меж тем к острову Исады, к оставленным под охраной белоозерцев судам, приблизились отряды из других булгарских городов: пешие – на ладьях водой, конница – берегом. По сведениям киевского летописца, число нападавших пехотинцев достигало пяти тысяч; о количестве всадников сведений нет. К сожалению, не сообщают летописи и о том, сколько ратников обороняло остров. Попробуем оценить их численность. Известно, что в 1146 г. Юрий Долгорукий послал на помощь новгород-северскому князю Святославу Ольговичу «тысящу бронникъ дружины Бѣлозерьскіе»[219]. Словом «тысяча» на Руси обозначали не только число 1000, но и войсковую единицу, в составе которой реально могло быть и меньше 1000 «бронников», и больше. Допустим, что в данном случае речь идет именно о 1000 латников. Вряд ли к 1183 г. постоянное войско Белоозера стало больше. Однако, по сведениям Воскресенской летописи, в состав охранного полка на Исадах входили еще и «вои», то есть ополченцы: «Бѣлозерцы же со прочими своими вои погониша»[220] булгар. Ополчение также не могло быть слишком велико. Новгород, занимавший в ту пору около 120 га[221], мог выставить войско до пяти тысяч человек, включая княжескую дружину[222]. Белоозеро в конце XII в. имело площадь застройки около 50 га[223], а значит при той же плотности населения, что и в Новгороде (допущение вполне вероятное), располагало примерно в 2,4 раза меньшим, чем он, населением и, соответственно, мобилизационным ресурсом. Следовательно, общую численность охранного полка можно оценить в две тысячи ратников, и только половина из них – профессиональные воины, «бронники».

Несмотря на более чем двукратный перевес противника, белоозерцы выстояли и перешли в контратаку. Булгары обратились в бегство, пытались уплыть на небольших речных судах – учанах, но перегруженные лодки опрокидывались и люди в доспехах тонули: «и тако истопоша боле тысячи ихъ»[224]. Кроме того, «полъ третьи тысячѣ»[225], то есть 2,5 тыс. воинов неприятель потерял непосредственно в бою. Таким образом, общие потери булгар в сражении за Исады составили не менее 3,5 тыс. человек. Видимо, эта битва произошла незадолго до снятия осады с Биляра, так как о победе белоозерцев Всеволод и его соратники, бывшие с ним, узнали только на обратном пути от стен булгарской столицы.

Н. М. Карамзин полагал, что осажденный город спасло от сдачи ранение Изяслава, «ибо Великий Князь, видя страдание любимого, мужественного племянника, не мог ревностно заниматься осадою, и в десятый день, заключив мир с жителями, отступил к ладиям…»[226]. Объяснение малоубедительное, если учесть тот факт, что 29-летний Всеволод Юрьевич – не сентиментальный юноша, но опытный, закаленный в боях полководец, повидавший немало ран и смертей. Но дело даже не в особенностях биографии конкретного военачальника. Не считаться с эмоциями, не поддаваться чувству горечи за страдания боевого товарища, даже близкого, даже родного тебе человека, требовал суровый воинский этикет. Современный историк считает, что «подчеркнуто равнодушное отношение к смерти было составной частью княжеского поведения. Особенно наглядно оно представлено в письме Владимира Мономаха к Олегу Святославичу, там, где говорится о смерти сына Мономаха на поле брани: “Дивно ли, оже мужь оумерлъ в полку ти? Лѣпше суть измерли и роди наши”»[227]. Вспомним в этой связи, насколько высок был авторитет Владимира Всеволодича среди его потомков, как стремились ему подражать сыновья и внуки.

Не вызывают сомнений выучка и отвага русских ратников: сравнительно небольшой белоозерский полк наголову разгромил более чем пятитысячное войско неприятеля. Наверняка не хуже были подготовлены и другие полки. И всё же главные силы Всеволода не предпринимают активных действий (самочинная атака Изяслава не в счет). Владимирский князь явно выжидает. Чего же он ждет? Того, за чем и пришел под стены булгарской столицы, – предложения заключить мирный договор, разорванный булгарами в 1152 г. и, видимо, так и не возобновленный впоследствии. Долго ждать не пришлось: «Болгаре выслалися бяху к нему с миромъ»[228] («съ челобитіемъ» – уточняет «Воскресенская летопись»[229]).