Возобновление в 1183 г. мирного договора с булгарами – не просто очередная военно-дипломатическая победа Всеволода. По сути, это завершающая стадия легитимации нового статуса владимирского княжения. Объявить о нем предполагалось, вероятно, в следующем году. Но наступивший 1184-й не располагал к торжественным актам: апрельский пожар во Владимире уничтожил едва ли не все городские постройки; сгорели 32 церкви; был сильно поврежден и требовал реконструкции белокаменный Успенский собор[244]. Только в мае 1185 г. владимирский летописец впервые титулует младшего Юрьевича великим князем. Важен контекст, в котором это делается: после сообщения о грозном небесном явлении – затмении Солнца и в связи с радостным событием – появлением на свет долгожданного наследника Всеволода (прежде в его семье рождались лишь девочки). Эти факты связаны в сознании летописца не только хронологически, недаром запись о них целиком выполнена не чернилами, но киноварью: «В лѣто 6694[245] месяця мая въ 1-й день на память святаго пророка Иеремия, в середу на вечерни, бы знаменье въ солнци, и морочно бысть велми, яко и звѣзды видѣти, человекомъ въ очью яко зелено бяше, и въ солнци оучинися яко месяць, из рогъ его яко угль жаровъ исхожаше: страшно бѣ видѣти человекомъ знаменье Божье. В то же лѣто того же месяца мая въ 18-й день на память святаго мученика Потапья в субботу роди сынъ оу великаго князя Всеволода, и нарекоша имя ему в святомъ крещении Костянтинъ»[246].

Вот так, ненавязчиво, как бы вскользь, но – красным по белому! – оглашается в официальном документе, каковым является летопись, новый для Всеволода Юрьевича титул: великий князь. Далее практически каждое упоминание имени его сопровождается этим почетным званием. До Всеволода из владимиро-суздальских князей только двое названы в летописи великими, причем в существенно ином контексте: Андрей Боголюбский – посмертно; Михалко Юрьевич – «локально» («.бысть радость велика в Володимери градѣ, видяще оу собе великого князя всея Ростовьскыя земли»[247]). Их отец, Юрий Долгорукий, также записан великим князем, но титулом этим он обязан своему правлению в Киеве.

Важно отметить: великим князем называет Всеволода Юрьевича не только владимирский книжник, но и южнорусский писатель – автор «Слова о полку Игореве»[248], что свидетельствует о признании титула владимиро-суздальского правителя за пределами его державы, причем в сфере влияния недавнего соперника – киевского великого князя.

Тут самое время подчеркнуть, что соглашениям Всеволода с властителями соседних земель предшествовал его «ряд» со своей землей, с ее правоспособным населением. Чего бы добился младший Юрьевич без договора с народом, без поддержки не знатных, но знающих цену себе горожан? Остался бы мелким удельным владетелем или вовсе служилым князем, подручником более сильного правителя.

Вернемся к похвальному слову Всеволоду, с цитирования которого мы начали главу: «В лѣто 6720 (1212) индикта месяца априля въ 13-й день, на память святаго Мартина папы Римьскаго. Преставися великыи князь Всеволодъ, именовавыи в святомъ крещеньи Дмитрии, сынъ Гюргевъ, благочестиваго князя всея Руси внукъ Володимира Мономаха, княживъ в Суждальстѣи земли лѣт 30 и 7, много мужствовавъ и дерзость имѣвъ на бранех показавъ, украшенъ всѣми добрыми нравы, злыя казня, а добросмысленыя милуя, князь бо не туне мечь носить – в месть злодѣем, а в похвалу добро творящим.»[249]. Отмечает летописец и личную скромность князя, который «не взношашеся, ни величашеся о собѣ»[250], и его внимание к нуждам простых людей: Всеволод правил, «судя судъ истиненъ и нелицемѣренъ, не обинуяся лица силных своихъ бояръ, обидящих менших, и роботящих (порабощающих. – А. В.) сироты, и насилье творящих»[251].

Высоко оценивая личность и деяния новопреставленного князя, летописец избегает прямых сравнений с его знаменитыми родичами – он делает это косвенно, посредством реминисценций: в посмертном слове о Всеволоде Юрьевиче встречаются явные цитаты из их жизнеописаний. Например, выражения из похвалы Владимиру Мономаху: «оукрашеныи добрыми нравы», «его имене трепетаху вся страны, и по всѣм землям изиде слух его»[252] почти дословно повторяются в адрес Всеволода Большое Гнездо: «украшенъ всѣми добрыми нравы», «сего имени токмо трепетаху вся страны, и по всеи земли изиде слух его»[253].

Одно из ключевых изречений в некрологе Всеволода, восходящее к Иоанну Златоусту, – о мече как атрибуте власти – отсылает читателя к летописному сказанию «О оубьеньи Андрѣевѣ», к тому его фрагменту, где противление легитимной власти квалифицируется как преступление против Бога: «Вѣща бо великыи Златоустець: тѣмже противятся волости, противятся закону Божью, князь бо не туне мечь носить, Божии бо слуга есть»[254]. В похвале Всеволоду знаменитая сентенция варьируется: «.князь бо не туне мечь носить – в месть злодѣем, а в похвалу добро творящим». В тексте самого некролога лишь констатируется, что княжий меч – символ правосудия; в контексте же с цитируемым сказанием подразумевается конкретный акт этого правосудия, о котором не упомянули современные событию летописи, но поведали более поздние: Всеволод завершил расследование убийства Андрея, начатое Михалком, и «злодѣевъ, дерзнувшихъ проліяти неповинную кровь брата его. всѣхъ изыска и сугубой казни предаде.»[255].