Безграничное влияние фаворита на императрицу подтверждает и источник отечественного происхождения: чтобы сохранить расположение Бирона, Анна Иоанновна готова была жертвовать едва ли не всем. Об этом писал В. Н. Татищев в доносе на полковника Давыдова, говорившего ему: «Чего добра уповать, что государыню мало видят весь день с герцогом: он встанет рано, пойдет в манежию … поставят караул, и как государыня встанет, то уйдет к ней и долго не дождутся, и так государыней дела волочатся, и в Сенат редко когда трое (сенаторов) приедут»[101].

Растущее влияние Бирона и немцев на императрицу отразили и документы Тайной розыскных дел канцелярии, регистрировавшие высказывания не рядовых подданных, а лиц, более или менее осведомленных о жизни двора и значении в ней фаворита и вельмож.

Например, советник Тимофей Торбеев тоже стал жертвой неосторожных разговоров с придворными служителями. Один из них, камергер Беликов, в 1737 году доносил о содержании рассуждений Торбеева: «Бирон де взял силу, и государыня де без него ничего не сделает, как де всякому о том изестно, что де донесут ей, то де и сделается. Всем де ныне овладели иноземцы. Лещинский де из Данцига уехал мильонах на двух, не даром де его генерал-фельдмаршал граф фон Миних упустил; это де все в его воле было… Нет де у нас никакого доброго порядку. Овладели де всем у нас иноземцы — Бирон де всем овладел».

Торбеева публично высекли плетьми и сослали на Камчатку, а прочих слушателей крамольных высказываний «советника Ивана Анненкова и асессора Константина Скороходова за то, что не донесли, сослали на вечное житье в Азов»[102].

Заботы императрицы о фаворите простирались на членов его семьи. Его супруга, по дородности соперничавшая с Анной Иоанновной, была в 1730 году пожалована статс-дамой. Когда младший сын Бирона заболел оспой, императрица была «в высшей степени встревожена. Опасения — поправится ли». Этого тринадцатилетнего отрока, пользовавшегося особым вниманием императрицы, которого молва приписывала к ее сыновьям, она пожаловала командиром Измайловского полка в чине гвардейского подполковника. Старший брат фаворита генерал-лейтенант Карл Бирон в 1739 году просил отставки, но вместо освобождения от службы получил 10 тысяч рублей и, удовлетворенный, отбыл в армию[103]. О нем украинский историк Георгий Конисский писал: «Калека сей, квартируя несколько лет с войском в Стародубе с многочисленным штабом, уподоблялся пышностью и надменностью гордому султану азиатскому: поведение его и того ж больше имело варварских странностей. И не говоря об обширном серале, комплектуемом насилием, хватали женщин, особенно кормилиц, и отбирали у них грудных детей, а вместо их грудью своею заставляли кормить малых щенков из псовой охоты сего изверга, другие же его скаредства мерзит самое воображение человеческое».

Бирон любил повторять, что во внутренние дела правительственной деятельности он не вмешивается. Напомним его письмо к С. А. Салтыкову, в котором он заявил: «Я во внутренние государственные дела ни во что не вступаюсь». Фельдмаршал Миних тоже засвидетельствовал: Бирон «не стыдился публично говорить при жизни императрицы, что он не хочет учиться читать и писать по-русски, чтобы не быть обязанным читать ее величеству прошений, донесений и других бумаг, присылавшихся ему ежедневно»[104]. Эти заявления не соответствуют истине. Известна зловещая роль Бирона в гибели Долгоруких, Голицына и Волынского. Ни одно пожалование вельмож чинами, орденами и деньгами не происходило без ведома Бирона. В его распоряжении находились такие непосредственные исполнители его воли, как Остерман, Ягужинский, Волынский, Бестужев-Рюмин. По свидетельству Миниха-сына, «сия щедрая царица не смела и малейшего подарка сделать без ведома Бирона».

Неумение Бирона читать и писать по-русски подтверждается общеизвестным фактом: Волынский, подавая Бирону свои записки, велел перевести их на немецкий. Подтверждается источниками и вмешательство Бирона во внутренние дела. Один из них — от самого обер-камергера, оправдывавшего свое назначение регентом Иоанна Антоновича тем, что вельможи «по довольному рассуждению не нашли никого, кто бы человечески удобнее был для государства, как я; и по тем главным причинам, что я знаю положение государства, каждую особу, что они собою свычны; что иностранные, до государства относящиеся дела, мне известны».

Другой источник, возникший после свержения Бирона с регентства и следствия над ним, содержал вопросы, тоже не оставляющие сомнения в его вмешательстве во внутренние дела: «Всему свету, а особливо всему государству известно есть: 1) что с самого вступления на всероссийский престол до самого окончания жизни ее величества его старательством никому, кто б не был, мимо его к ее величеству никакого доступа не было и что он до милости и конфиденции ее величества никого не допускал; 2) что все милости и награждения только через него одного и по одним его страстям происходили; 3) и что от того добрые и заслуженные люди, особливо всероссийские науки в тех милостях и награждениях не токмо никакого участия не имели, но паче еще противно богоучрежденным государственным регламентам и уставам нагло обойдены и обижены, следовательно же, как натурально есть, у них тем потребное усердие и охота к службе отняты были». Далее следует вывод: Бирон «во все государственные дела, хоть оные до чина его обер-камергерского весьма не принадлежали, он вступал, и хотя ему, яко чужестранному, прямое состояние оных ведать было и невозможно, однако же часто и в самых важнейших делах без всякого с которыми надлежало в том совету, по своей воле и страстям отправлялся».

Из обвинения вытекает, что Бирон вмешивался в дела не часто, следовательно, не всегда, и не всегда ограничивался камергерскими обязанностями, властно вторгаясь во все сферы управления страной.

Особый интерес Бирон проявлял к «кадровым» вопросам, назначением на высшие должности, о чем свидетельствуют заискивающие письма к нему вельмож с благодарностью за «предстательство» или с просьбами о нем. Такого рода примеров источники донесли немало, но ограничимся лишь несколькими. Генерал Г. Чернышев писал фавориту: «Сиятельнейший граф, милостивый мой патрон! Покорно ваше сиятельство прошу во благополучное время милостиво доложить ее императорскому величеству, всемилостивейшей государыне… чтоб всемилостивейшей ее императорского величества указом определен я был в указное число генералов и определить мне команду, при которой были генералы Бон или Матюшкин». Другой вельможа, руководитель Оренбургской экспедиции, ведавшей подавлением башкирского движения в 1734–1735 годах, писал Бирону: «Окроме вашего высокографского сиятельства иной помощи не имею, дабы ваше высокографское сиятельство старание о пользе Российской империи к безсмертной славе осталось»[105].