Я ценил жизнь Наца. Просто так получилось, что она оказалась в ущерб жизни Анджело. Точно так же, как я ценил жизнь Реньери за счет жизни дяди Луки. Это отвратительная способность — смотреть на жизни и расставлять приоритеты. Говорить, кто из них стоит больше.

Но меня, как наследника Андретти, этому учил мой собственный отец.

Но, судя по реакции Наца, никто из Андретти не воспринимает мой поступок таким образом.

А это значит, что я все еще в бегах. Возможно, я всегда буду в бегах.

Но тут Ашер поворачивается ко мне и делает предложение, которое меняет все.

Он предлагает мне убежище на территории Романо, и, черт возьми, я принимаю его.

И поскольку я ненавижу жизнь в бегах, а Андретти уже ненавидят меня, я даже не задумываюсь о том, что это может быть ошибкой, когда я принимаю предложение Ашера.

Что, если я сделаю это, пути назад уже не будет.

19

Гнев — это ветер,

который задувает

лампу разума.

Роберт Грин Ингерсолл

МИНКА РЕЙНОЛЬДС

Настоящее

Люси врезается в меня, когда я открываю дверь в коридор, ведущий в мою комнату в общежитии в Вейзерли-холле. От этого движения коробка для переезда средних размеров, которую я держу в руках, падает на пол, а одежда из нее рассыпается по ковру.

Она делает это не специально, но, тем не менее, меня это раздражает.

— Извини, — говорит она с улыбкой и тянется вниз, чтобы поднять мои вещи.

Мне больше нравится, когда она избегала меня. Когда она не разговаривала со мной любой ценой. Несколько месяцев назад, если бы она случайно столкнулась со мной, то пассивно-агрессивно уставилась бы на меня и отвернулась в другую сторону.

(А я, вероятно, послала бы в ее сторону язвительное замечание).

Теперь она извиняется. С улыбкой на лице.

А я молча стою. Смотрю на нее с оскорблением на кончике языка, которое испаряется прежде, чем я успеваю его произнести. По какой-то причине я просто не могу быть с ней грубой. И все же в начале учебного года я терпеть не могла ее и Эйми.

Эйми была конкурентом. Я положила глаз на декана Уилтонской школы бизнеса Джефферсона, а он положил глаз на Эйми. Он богат, из старых денег, и у него несколько успешных предприятий. Не помешает и то, что он приятен на вид.

А я вела себя как та девушка. Той, которая подкалывает кого-то без всякой причины, просто завидуя и угрожая. И как лучшая подруга Эйми, Люси попала под перекрестный огонь. Это было неправильно с моей стороны. Я знаю это. Черт, я знала это с того момента, как начала эту глупую вражду, но все равно сделала это.

Но что-то в том, как они вместе, напомнило мне — и до сих пор напоминает — о том, как мы с Миной были вместе, пока социальная служба не забрала ее у меня. Я помню, как увидела их в первый раз, когда мы переехали в Вейзерли-Холл, и подумала: как они смеют быть такими беззаботными и полными жизни, когда моя сестра заперта в ужасном, обветшалом здании в Чайна-Тауне?

И я отреагировала.

Я ревновала и выходила из себя.

Первое, что я сказала Эйми, было:

— Фу, что ты надела, Хилл Билли?

На ней были рваные джинсы и модные, поношенные ковбойские сапоги, которые, честно говоря, были лучше, чем все, что я могла себе позволить без помощи одного из моих папочек. А Люси стояла и смотрела, как Эйми делает мне умное, язвительное замечание.

После этого началась война, и не помогло то, что на следующий день я увидела, как Эйми разговаривала в кампусе с деканом Джефферсоном, и его взгляд каждые несколько секунд опускался вниз, к щедрым вздымающимся грудям, а в глазах читалось вожделение.

Оглядываясь назад, я понимаю, что вела себя глупо. Как это часто бывает, мой гнев взял верх, и хуже всего то, что я злилась даже не на Эйми или Люси.

Я была зла на весь мир.

И до сих пор злюсь.

И еще хуже, что Люси оказалась хорошим человеком.

И сейчас, даже когда я пытаюсь измениться, она все еще ведет себя лучше, чем я.

Это не первый раз, когда она помогает мне с тех пор, как я позволила ей спрятаться в моей комнате в общежитии. Например, около месяца назад она радостно поприветствовала меня, когда поймала на выходе из дома Джона. Если подумать, то, наверное, неплохо было бы спросить ее, зачем она вообще заходила в дом соседа Джона.

Браунстоун Ника.

Я сужаю глаза, не обращая внимания на то, как ее телохранитель защитно прикрывает ее при движении.

— Кто живет в том доме, в котором я видела тебя месяц назад? Тот, что у Центрального парка.

На ее лице мелькнула ухмылка, но тут же испарилась, и она придала мне невинное выражение.

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

Позади нее фыркает ее телохранитель. Она поворачивается, чтобы взглянуть на него, но взгляд игривый и глупый на ее тонких чертах, а фырканье телохранителя переходит в полноценный смех. Она наблюдает с мягкой улыбкой умиления на лице, как его огромная мускулистая фигура сотрясается от смеха.

Я прочищаю горло, чтобы вернуть ее внимание.

— Знаешь. — Я делаю шаг ближе. — Откуда ты его знаешь?

Я проклинаю себя за то, что дала ей понять, что знаю, что сосед — это он.

Люси, конечно же, подхватывает. Ее глаза расширяются от моего промаха, и она даже не пытается сдержать улыбку.

— Так ты знакома с Ником?

Ником.

Вчера он сказал мне, что его зовут Ник, но я все равно не думаю, что это ему подходит. Оно такое обычное, когда он совсем не такой. Его имя настолько обычное, что узнать его было почти антиклимаксом. Мне больше нравилось, когда он был безымянным существом в моей голове.

Я мысленно отгоняю от себя мысли, которые занимают так много места в моей голове. Его даже не стоит упоминать в одном предложении со словом "нравится", если только я не говорю о том, как сильно он мне не нравится. Даже если он оказывает мне услугу, позволяя остаться с ним.

Хотя, если честно, в этом плане я приперла его к стенке.

— Ты хочешь пойти на мою свадьбу? — спрашивает Люси, прерывая мои мысли и заставая меня врасплох.

— Что? — идиотически повторяю я.

Потому что, действительно…

Что?

Неужели она забыла, что я с ней сделала? Что я мучила