– Да.

– Мороженое?

Гейб кивнул.

– Девочек с большими сиськами?

Гейб снова кивнул, но мистер Роджерс неодобрительно цокнул языком.

– Ты должен сказать.

– Ладно.

– Говори.

Гейб сделал вдох.

– Мне нравятся девчонки с большими сиськами. – Это была правда. У него встал просто оттого, что он сказал это.

– И влажные киски?

– И влажные киски. – Это тоже была правда.

– Что тебе еще нравится? Только ты сам скажи, ладно? Говори честно, даже если мне придется подсказывать.

Мистер Роджерс откупорил желтый пузырек и резко вдохнул его содержимое. В комнате запахло старыми носками. Мистер Роджерс погладил Гейба по голове, а когда тот попытался отстраниться, схватил его волосы. Зубами откупорил второй пузырек и сунул его Гейбу под нос.

– Вдохни, – велел он. – Пригодится. Это помогает.

Гейб топал по мостовой, а со лба у него катил пот, хотя на улице и стоял мороз. Он должен был быть сильнее. Он должен был дать отпор или сбежать, но ведь пока не началось, пока он говорил, как хотел мистер Роджерс, – лишь бы это скорее закончилось, – он и не понимал, что вообще творится. Да и куда бы он сбежал, где бы спрятался? Снаружи его дожидался Бобби. Когда Гейб вышел, тот повез его в плимутский супермаркет, где они стащили дюжину шоколадок.

На заплетающихся ногах Гейб вернулся домой и сразу же заперся у себя. Включил ноутбук и, позакрывав гневные сообщения в чате, стал искать новости об убийстве в Холдернессе. Ему сразу же попалась статья о трупе, найденном у озера. Гейб перечитал ее десять раз, а после очистил историю браузера.

Удалил он и фотографию Эстер, хотя каждый пиксель изображения отпечатался в его памяти. Сэму ничего знать не надо.

«Не такой уж и плохой», – напомнил себе Гейб, чтобы поскорее забыть про мотель. Забыть мистера Роджерса и тех, кто был после. Вот что сказала про него Эстер. Если это правда, то остальное уже не важно.

«Не такой уж и плохой!»

Это ведь здорово!

Эстер вовсе не планировала рассказывать Гейбу, что видела Лайлу, что знает его имя или что она ездила в Нью-Гэмпшир, где в нее стреляли. Слова сами сорвались с губ, когда она увидела, что он следит за ней. У нее самой выдалось трудное детство. Одинокое. О нем она не любила рассказывать. Эстер росла в маленьком городке на южном побережье Массачусетса, где жила с матерью, которая едва могла встать с кровати. Эстер в то время часто задавалась вопросом, хватит ли ей смелости уехать, может ли она жить лучше. Или хотя бы иначе. Отца она в глаза не видела и частенько, возвращаясь домой, заставала мать в темной комнате, на грани между сном и бодрствованием. Она перебивалась объедками, которые удавалось найти, и ходила в школу в рваных грязных обносках, за что сверстники прозвали ее Грязнуля Терсби. В ее детстве не было ни радостей, ни дружелюбных соседей, ни заботливых учителей. Единственным утешением служила местная библиотека, в которой Эстер почти каждый день засиживалась до закрытия, забившись в кабинку и читая все подряд в надежде остаться тут и не возвращаться домой. То были годы упорной и тяжелой работы, когда она сосредотачивалась на том, что было под силу, – вроде успешной учебы и планов побега.

Эстер удалось получить стипендию в колледже Уэллсли. Она помнила, как села с вещмешком в автобус и поехала в Бостон, а где-то в промежутке между прошлым и будущим осознала, что теперь она одна в целом мире. Голова пошла кругом. Приехав в кампус, Эстер увидела, как отцы других первокурсников помогают им выгружать вещи из внедорожников. Тем же вечером новые студенты сели в круг со своим куратором и стали рассказывать о себе: откуда они родом и чем планируют заниматься. Когда пришла очередь Эстер, она поняла, что ей представился единственный шанс в жизни стать кем и чем она только захочет. Другим девочкам родители звонили по телефону в общежитии, навещали их по родительским выходным и платили им за учебу, а вот Эстер никому ничего не была должна. Зачем кому-то знать о ее прошлом, правду о ней?

– Мои родители кадровые военные, – сказала она кругу. – Я росла по всему миру, а сейчас предки в Греции. – Ей самой эти слова сразу же показались правдой. – В этом году мы их вряд ли увидим.

– А ты сама их навестишь? – спросил куратор.

– Очень надеюсь! – ответила Эстер, демонстративно скрестив пальцы.

Правду она скрывала ото всех, кроме Дафны. Она придумала себе новую личность, совсем как Сэм и Гейб. И совсем как они, Эстер понимала, как важно оберегать свою тайну.

– Кто это был? – спросила Прачи.

На ней был костюм «Прада» и «лабутены», и при этом она как-то умудрилась не вляпаться в грязь. Не то что Эстер.

– Так, знакомый, – ответила Эстер.

– Милая моя, если это твой знакомый, то будь осторожнее. Он на тебя пять минут таращился, пока я тебе на него не показала. Он явно на тебя запал, со страшной силой.

– Да, ты права. Мы с ним вчера познакомились.

– Мужику этого хватает, чтобы начать думать не головой, а головкой. И что это он с твоими волосами делал? Гладил?

– Да это так… – отмахнулась Эстер. Гейб, скорее всего, просто смутился, а Прачи уже думает, будто он вожделеет Эстер. Хотя кто знает? Вдруг Гейбу нравится, что она такая маленькая? Эстер часто встречала мужчин, у которых пунктик по поводу роста.

– Главное, чтобы Морган не увидел, как он на тебя пялится, – предупредила Прачи. – Или как он трогает твои волосы. Если бы на меня мужик так посмотрел, мы бы с Джейн потом полгода на семейную терапию ходили.

– Это еще ни о чем не говорит, вы с Джейн с первого дня знакомства на нее ходите, – напомнила Эстер. О том, что Моргану она полностью доверяет, как и он наверняка доверяет ей, Эстер говорить не стала. Чтобы усомниться в верности друг другу, им потребовалось бы нечто большее, чем восторженный взгляд левого мужика или женщины.

– Ой, заткнись, – ответила Прачи и подозвала О’Кифи. Борзая подбежала к ней, а следом и Вафля. – Кстати, вам с Морганом стоит продемонстрировать нам свои идеальные отношения в действии. Идем сегодня с нами в «Индепендент», поужинаем. Лет сто вместе никуда не выбирались. И Кейт берите. Отказы не принимаются!

Эстер пристегнула поводок к ошейнику Вафли, а она положила грязные передние лапы ей на подол пальто и лизнула в лицо. Внезапно Эстер остро захотелось провести этот вечер в компании друзей.

– Лучше вы к нам приходите, – ответила она. – Я пока еще не созрела для роли матери, которая таскает ребенка в паб. Сходим еще туда, просто не сегодня.

– Мы с радостью, – пообещала Прачи.

– Только про волосы никому ни слова.

– Вот, я же говорила…

Но Эстер переживала не из-за того, что Гейб трогал ее волосы, просто не хотела рассказывать Моргану о нем, о том, что она разузнала или что в нее стреляли. По крайней мере, не сейчас. Гейбу она сказала правду: стрельба и правда ее ошеломила, но с этим она как-нибудь справится. Если она расскажет Моргану (или Прачи, раз уж на то пошло) о событиях утра, то перестанет управлять ситуацией. Морган захочет серьезно поговорить, неуклюже перехватит инициативу, и Эстер в конце концов прислушается к голосу разума, а этого ей хотелось в последнюю очередь.