— Мы с Гелей росли вместе, в одной группе, ее тогда звали Ангелиночкой с легкой руки Любови Максимовны. Мы все любили нашу директоршу, но все мечтали иметь настоящих родителей. И всегда замирали, когда в палату входила незнакомая женщина или мужчина. Мы знали, что нас выбирают. И старались понравиться. Самые маленькие, те бежали к вошедшей женщине и кричали: «Мама! Мама! Возьми меня отсюда! Я буду тебя любить!»

Я заметила, что рука его, которая держит стакан с соком, слегка дрожит, но голос оставался твердым. Признаюсь, у меня тоже какой-то комок начал подбираться к горлу, когда я представила малышей, бегущих с надеждой к незнакомой женщине.

— Они готовы были любую женщину называть мамой, — продолжал Богдан. — Их никогда не выбирали. Не знаю, почему, может быть, именно из-за этого. Мы с Гелей, трехлетние малыши, посоветовались между собой и поняли, что, если ты хочешь, чтобы выбрали тебя, не нужно показывать, как ты этого хочешь, надо продолжать играть и смеяться, хотя на самом деле тебе хочется все бросить и тоже бежать к этой незнакомой женщине, которая пришла выбирать себе ребенка. Нам было по три года!

Он снова замолчал и сделал еще глоток.

— Это была закалка на всю жизнь, — сказал он. — Я до сих пор помню, как мне было больно и страшно, когда однажды пришла женщина и увела Гелю с собой. Больно от того, что счастье, которое было рядом, промахнулось и не попало в меня. И страшно от того, что меня никогда не выберут, как я думал в тот момент. Но это было не так. Через два года пришла другая женщина и увела с собой меня. И я сумел ее искренне полюбить и назвать своей матерью. Но я никогда не забуду той ненависти, которую я испытал к девчонке, ушедшей из детского дома с приемной матерью и оставившей меня одного. Ангелинка была моим единственным другом тогда. И я не смог простить ей, что ее увели, а я остался. Наверное, я был бы счастлив, если бы вместо нее взяли тогда меня. Но выбрали ее, и я ее возненавидел. Через два года я вспомнил о той ненависти, и мне стало стыдно…

А через пару недель после детского дома я вообще забыл о его существовании. Еще бы! Меня повезли в Америку! Мой приемный отец оказался очень богатым человеком. У него было несколько ресторанов, а у меня — куча игрушек и куча желаний, которые неизменно выполнялись, чего бы я ни попросил. Я был просто счастлив…

Он поставил стакан на стол и посмотрел мне в глаза. Я прочитала в них боль. С такими глазами человек не может говорить о счастье.

— Только недавно я понял, что моя мать, моя приемная мать, меня не любила, — произнес он с трудом. — Она пыталась замолить свой грех, взяв меня из того же самого детского дома, в который попала ее дочь, из той же самой группы. Она специально выбрала ребенка, который больше других, как рассказала ей воспитательница, общался с ее дочерью. Только недавно я узнал, что больше всего на свете моя мать любила брошенную ею в роддоме свою родную дочь — Ангелину… Она опоздала на два года, не успев забрать ее из детского дома. Геля попала в чужую семью, а я занял ее место в семье ее родной матери.

Он вздохнул, переводя дыхание.

— Все это я узнал только после того, как два года назад умер мой приемный отец, оставив матери огромное по вашим российским меркам состояние. Он занимался ресторанным бизнесом и редко бывал в нашем доме в Нью-Джерси, постоянно разъезжая по Америке и открывая новые заведения с одним и тем же названием — «Берт». Его звали Альбертом. Еще до революции его деда и бабку вывезли родители из России. У него был ностальгический интерес к России, когда у вас началась перестройка, он, один из первых среди западных коммерсантов, привез сюда свой капитал и открыл ресторан «Берт» в Москве. Потом — в Санкт-Петербурге. В Москве, еще раньше, когда он приезжал искать своих родственников, он познакомился с Еленой Анатольевной, с моей приемной матерью. Он предполагал, что у него остались родственники в России. Американских родственников у отца не было — все они погибли во время взрыва в синагоге в Нью-Йорке в 1969 году. Сам он остался в живых, потому что лежал в больнице после операции аппендицита. Он женился на матери, увез ее из России. А через год она уговорила его поехать в Россию, чтобы взять ребенка из детского дома. Он так и не узнал, что у матери была дочь, от которой она отказалась. Мать боялась ему сказать об этом. Отец не смог бы ее понять и простить. Но своих детей у нее больше быть не могло, а ребенка, как она ему объяснила, она хочет только русского. Это будет, мол, память об их общей родине, о России. Отец, занятый своим бизнесом, разрешил ей съездить в Россию самой и выбрать в детском доме ребенка. Она приехала в Тарасов в надежде, что сумеет разыскать свою дочь и, как ни странно это звучит, — удочерить ее, свою родную дочь. Но мама опоздала на два года. И в ее семье вместо Гели, появился я. Богдан замолчал и задумался. Я сидела в напряженном ожидании продолжения. Пока всему, что он рассказывал, я верила, но он еще ничего не сказал о той ночи, когда Геля была убита, и это занозой сидело во мне, мешая поверить в его невиновность.

— Большое состояние оставил матери твой отец? — спросила я, чтобы подтолкнуть его к рассказу.

— Восемьдесят миллионов долларов, — произнес он равнодушно.

Я, наверное, издала какой-то звук, услышав его слова, потому что он удивленно посмотрел на меня.

— А как он умер? — спросила я для того, чтобы хоть что-то спросить.

— Отец считал себя знатоком экзотической кухни, — сказал Богдан. — Когда он приезжал домой, то привозил с собой всякие редкие продукты, запирался на кухне и принимался готовить. Это было его призванием. Он начинал с повара в маленьком ресторане, и я не знаю, как ему удалось стать богатым, но любовь к кухне у него осталась на всю жизнь. Из-за этого своего увлечения он и умер. Среди поваров считается высшим классом японская кухня, а среди японских блюд — приготовление рыбы фуку. В Японии повару выдается специальный диплом, разрешающий готовить это блюдо. У этой рыбы есть очень ядовитые железы, и малейшая ошибка в приготовлении приводит к мучительной смерти. У отца такого диплома не было, но он очень хотел его получить и время от времени пытался приготовить это блюдо, тренировался. Однажды ему показалось, что у него получилось все правильно, и он решился попробовать то, что приготовил. Когда мы взломали дверь кухни, где он запирался, чтобы ему никто не мешал, он уже посинел и даже перестал хрипеть. Врачи не сумели его спасти.

После его смерти мать нашла хорошего управляющего для американской собственности и переехала в Россию. Она переименовала рестораны в Москве и Питере, поставила там своих директоров, привезенных ею из Нью-Джерси, которым могла полностью доверять, а потом отправилась в Тарасов и здесь тоже открыла ресторан. Вот этот самый, в котором мы сейчас сидим.

Он обвел ресторан глазами.

— Я был здесь с Гелей, — сказал он вдруг, и я поняла, что наконец-то он добрался до самого главного. До той ночи, когда была убита Геля Сереброва.

— Мать сделала еще одну попытку найти свою дочь, — сказал Богдан. — Она снова отправилась к Любови Максимовне, но та вновь отказалась назвать ей, к кому попала Геля. Мать решила действовать через новую директрису, из молодых. Заплатила ей много, по вашим меркам, пожалуй, очень много, но ей было наплевать на деньги, потому что она узнала наконец, что ее дочь живет рядом, в Тарасове, в семье Серебровых.