Что-то соображать я стал только после того, как вернулся к себе домой. Я хорошо помню тот момент, когда она схватила меня за ноги и попыталась сбросить вниз. Я понял, что она знала, кто я на самом деле, и тоже вела со мной игру, выбирая момент, когда можно от меня отделаться и стать единственной наследницей всего состояния. Значит, мать рассказала ей обо мне, решил я. К утру я успокоился. В конце концов, меня никто там не видел, доказательств, что я там был, никаких нет. Пусть ищут, вряд ли меня найдут, уговаривал я себя. Потом я сообразил, что первое, что придет на ум следователю, — это версия о несчастном случае или о самоубийстве — и совсем успокоился. В конце концов, решил я, Бог сам расставляет все по местам. Он один знает, кому суждено умереть, а кому еще жить в ожидании смерти…

Но спокоен я был не долго. Буквально на утро у меня украли машину, вот эту самую «Вольво», которая, как вы говорите, стоит у ресторана. Откуда она там сейчас взялась, не могу даже предположить. Как и то, кому понадобилось ее угонять, а затем возвращать… А потом я решил поговорить с ее отцом. Я не могу даже сказать точно, о чем я собрался с ним говорить. Наверное, о Гелле. Но что именно? О том, какая она была на самом деле? Или о том, что я подозреваю ее в убийстве родной матери? Об этом я думал, наверное, час, пока сидел в холле в его офисе. Он меня почему-то не принял, хотя я назвался корреспондентом известного и популярного в Тарасове издания. Через час я понял, что мне не о чем с ним говорить. Что все, что я скажу, обернется только против меня. А Гелла… Она умерла, и разница только в том, какая о ней останется память у ее приемных родителей. В конце концов, эти люди ни в чем не виноваты. Они ее воспитывали и любили, и я не имею права разрушать их любовь. И я ушел. Ее смерть перестала меня интересовать. Но я чувствую, что теперь смерть охотится за мной. Сегодня ночью кто-то стрелял в окно моего дома. Я, к счастью, не спал, а просто сидел в темноте в кресле. Стекло разбилось, а пулю я нашел в подушке, там, где должна была быть моя голова.

Возможно, это тот самый человек, чью тень я видел на лоджии одиннадцатого этажа, возможно, кто-то другой, но я знаю точно только одно — пуля в подушке мне не приснилась, она до сих пор лежит у меня дома в ящике письменного стола.

Вот теперь вы можете меня арестовывать, надевать на меня наручники и делать со мной все, что вам угодно. Я не окажу сопротивления. Но делайте это только в том случае, если не поверили мне. Если же у вас есть ко мне хоть капля доверия, я жду от вас помощи, а не наказания. Я не хочу умирать, а теперь я не могу выйти на открытое место, чтобы не озираться в ожидании выстрела…

— Мы с вами, знаете ли, в этом похожи, — сказала я. — Если вы дадите мне сигарету… Вернее, три сигареты, и будете сидеть молча, я скоро дам вам ответ. И не только на вопрос, верю я вам или нет.

Он тут же поднял руку и попросил подбежавшего к нему официанта принести пачку «Winston», поскольку я успела вставить, что это мои любимые сигареты.

Сигарета у меня в руке появилась секунд через двадцать. Я откинулась на спинку стула, закурила и прикрыла глаза. Какое-то смутное чувство близости разгадки витало у меня в голове, никак не принимая четких очертаний. Мне чего-то не хватало, чтобы сделать полный и окончательный вывод, но вот чего — я не могла сообразить.

Я Богдану верила. Может быть, причиной этого была его искренность? А может быть, моя уверенность в том, что он не был убийцей Гели, основывалась на неудавшемся покушении на меня, к которому он не мог иметь отношения.

А раз я ему верю, значит, я верю и в существование таинственной черной тени, мелькнувшей на одиннадцатом этаже перед глазами лежащего на полу Богдана. Есть кто-то еще, кому были выгодны смерть Гели и смерть Богдана.

Стрелял в его окно скорее всего тот же человек, который убил Гелю. Мотив, объединяющий Гелю с Богданом, может быть только один — наследство, оставленное им недавно умершей матерью.

Но на меня тоже сегодня покушались, и вряд ли это покушение не связано со смертью Ангелины Серебровой, убийство которой я расследую. И с покушением на Богдана оно тоже должно быть связано — ведь задавить меня пытались именно его машиной.

Убийца хотел убить двух зайцев сразу — убрать меня и подставить Богдана, у которого могло и не быть алиби на момент покушения на меня. Не мог же убийца предположить, что я позвоню Богдану сразу же, из детского дома, и таким образом исключу его из числа подозреваемых в организации покушения на меня.

Я вдруг почувствовала, что чуть было не ухватила постоянно ускользающую важную мысль. Она заключалась в том, что нужно срочно что-то такое сделать, что даст мне информацию об убийце. Но что?

Так… Когда у меня возникло это ощущение, о чем я думала? Я думала, что убийца не мог предположить, что я позвоню Богдану из детского дома…

Вот! Детский дом!

Меня пытались убить, когда я вышла из детского дома! Значит, причина того, что я стала кому-то мешать, — в том, что я пришла в детский дом. Но кому и чем это может помешать?

А зачем я туда пришла? Узнать о родителях Гели Серебровой. Узнать о ее матери, Елене Анатольевне Штирнер-Дроздовой…

Кто-то очень не хочет, чтобы я слишком много знала о матери Гели.

Но я же почти ничего и не знаю. Едва узнав о ее существовании, я бросилась ее разыскивать и нашла Богдана. А что я о ней знаю еще? Ничего!

Так раз уж это такие ценные сведения, что за них можно поплатиться жизнью, нужно исправить свою ошибку и выжать из архива все, что только возможно. Обидно было бы быть убитой за то, чего ты и не знаешь даже.

Я затушила третью сигарету и взялась за телефон. Хоть кто-то должен же быть в редакции!

— Алло! — обрадовалась я, когда услышала, что в редакции сняли трубку. — Марина! Мне срочно нужен Сергей Иванович!

— Оля! Я не смогу его сейчас найти! — заявила мне Маринка. — Он уехал в «Росспечать», потом проедет по киоскам, посмотрит, как номер расходится, а потом только вернется сюда. Но это часа через полтора, не раньше…

— Ромка на месте? — спросила я, уже расстроившись, что Кряжимского нет. Он сделал бы все, что нужно, быстрее всех.

— Он в сизо поехал, нам позвонили из управления, предупредили, что сегодня Митрофанову под залог выпускать будут, ее адвокат добился, Рома решил проследить, куда она поедет. Ты же знаешь, у него с ней личные счеты…

Голос у Маринки был растерянный и даже виноватый какой-то. Она ощущала свою вину передо мной, вину в том, что никого не оказалось на месте. Хотя — при чем здесь она? Но Маринка такой уж человек, если мне что-нибудь нужно, она считает себя обязанной это выполнить…

«Вот черти, — раздосадованно подумала я. — Придется самой заняться этим делом!»

Мне очень не хотелось оставлять Богдана одного, и я предложила ему поехать со мной, на его, кстати, машине, что позволит нам сэкономить время. Богдан поинтересовался, что за идея пришла мне в голову, и, когда я сообщила ему, что хочу съездить в несколько детских домов, он пожал плечами, но согласился поехать со мной.