опаздывала на репетицию и очень спешила, так что полицейские поучения не вызывали у нее ничего, кроме раздражения.

Кроме того, она не знала, что нужно от нее явившемуся в театр полицейскому, а всякая неизвестность страшит. Она пыталась вспомнить за собой какие‑нибудь правонарушения и терялась в догадках.

Короче, Людмила испугалась и, как большинство людей, пыталась скрыть испуг под маской враждебности.

— Ну, я, — повторила она, вызывающе глядя на полицейского, который почему‑то молчал. — А что надо?

Капитан Гудронов вспомнил вдруг слова своего непосредственного начальника, полковника Хохленко. Тот не уставал повторять, что настоящий опер должен думать не только ногами, но и головой, то есть задача оперативного работника — это задержать преступника и собрать доказательства его преступления, но иногда бывает больше пользы не от беготни, а от спокойного разговора со свидетелем.

Вспомнив наставления начальства, Гудронов сделал более приветливое лицо и шагнул ближе к девушке.

— Я бы хотел прояснить у вас некоторые вопросы! — любезно произнес он, причем любезность эта не произвела на Л. Ирискину особого впечатления.

Гудронов внезапно рассердился и решил не тянуть кота за хвост. Он вынул из кармана розового поросенка и протянул актрисе.

— Это ваше?

Даже бесхитростный Сеня Гудронов заметил, как она вздрогнула.

— А вам зачем? — испуганно спросила она.

— Здесь вопросы задаю я! — отчеканил Гудронов.

Однако отчего‑то Л. Ирискина не прониклась серьезностью момента и не стала отвечать четко и правдиво. Напротив, она твердо сжала губы и посмотрела на Гудронова с большой неприязнью.

— Вы меня в чем‑то подозреваете? — вызывающе спросила она. — Тогда изложите ваши подозрения более конкретно.

— Да я вас пока ни в чем не подозреваю, — смешался капитан, — я только прошу вас ответить на мой вопрос.

— Да с чего вы взяли, что это мой поросенок? — спросила она, сделав невинные глаза.

Неискушенный Сеня Гудронов принял вопрос за чистую монету, но режиссер Кирилл Мефодьевич, слушающий их беседу, тут же поморщился, поскольку уловил фальшь в Людмилиных словах. Великий режиссер Станиславский сказал бы свое знаменитое «Не верю»!

Однако вмешиваться Кирилл Мефодьевич не стал — это же не репетиция пьесы. Вот на сцене он бы Людмилу за такое взгрел. А остальное — не его дело.

— Вы играли поросенка Пятачка на утреннике неделю назад? — спросил Гудронов.

— Ну я. — она покосилась на режиссера и беспокойно облизнула губы.

— Вам вручили этот сувенир? — настаивал Гудронов.

— Ну да… наверное… я не помню.

— Так вы можете предъявить мне своего поросенка? — против воли Гудронов повысил голос.

— А в чем, собственно, дело? — вмешался режиссер. — Что не так с этим поросенком?

— Это не поросенок, а улика, я должен соблюсти тайну следствия, — уклонился от ответа капитан.

— Этих поросят было много, отчего вы прицепились именно к моему поросенку? — задала Ирискина очень здравый вопрос.

Сеня Гудронов не мог на него ответить честно, что остальные десять поросят пропали в неизвестном направлении, поэтому он хотел промолчать со значением — дескать, идет следствие, посторонним о том знать не положено, но получилось у него молчание неуверенное, он мялся, как троечник у доски.

— Так как насчет вашего поросенка, — напомнил он, — вы можете его мне показать?

— Да не помню я, куда он делся! Выбросила, отдала кому‑то! — выкрикнула Людмила со слезами в голосе, и снова режиссер слегка поморщился, потому что слезы были очень ненатуральными. — Конечно, если бы я знала, что поросенок понадобится полиции, я бы уж его под стекло положила, или в сейф заперла, или директору театра отдала на хранение, чтобы не потерялся, — на этот раз в голосе ее было вполне искреннее ехидство.

— А где вы были вчера в первой половине дня? — опомнился Гудронов. — Тоже забыли?

— Отчего же, здесь, в театре была, на репетиции, вон Кирилл Мефодьевич может подтвердить, — радостно ответила Л. Ирискина.

— Да? — Гудронов обескураженно развел руками. — Ну что ж, пока у меня все, больше вопросов не имею.

— У вас дети есть? — оживился Кирилл Мефодьевич. — Контрамарочку на утренник не хотите взять?

— Нет у меня детей! — мрачно сообщил Гудронов. — Счастливо оставаться!

— Понимаешь, Питиримыч, — говорил Сеня, задумчиво намазывая горчицей кусок хлеба, — чувствую я, что она что‑то знает про этого поросенка! У нее‑то самой алиби железное, но если бы ты видел, как она нервничала при разговоре!

Гудронов выглядел таким расстроенным, что у капитана Ананасова язык не повернулся сделать ему очередную выволочку за свое ненавистное старорежимное отчество.

Друзья и коллеги сидели в кафе под художественным названием «Завтрак на траве» и ожидали официантку Ларису. Время обеда давно прошло, но за всеми делами только сейчас удалось вырваться перекусить.

Есть Гудронову хотелось страшно, да еще он переживал из-за разговора с артисткой.

— Вот что они из себя строят, а? — с тоской вопрошал он. — Подумаешь, поросенка играет, а туда же — искусство! Режиссер этот смотрел на меня, как будто я только вчера с пальмы слез, что я, «Три поросенка» не читал, что ли?

Наконец появилась Лариса, ловко неся поднос с двумя огромными тарелками.

— Что это у вас бифштексы какие‑то странные? — спросил Ананасов, обозревая нечто подошвообразное, лежащее на тарелке.

— У повара Васильича теща умерла в Новохоперске, — равнодушно сообщила Лариса, — хоронить поехал. Зато картошки я вам побольше положила.

— Ну, везет Васильичу! — усмехнулся Ананасов. — И на такой работе сытной пристроился, да еще и тещу в Новохоперске держал от греха подальше.

— Водку пить будете? — спросила Лариса и отскочила удивленно, когда оба капитана замахали руками и заорали, что они на работе.

Лариса обиженно пожала плечами и ушла, Гудронов отважно набросился на бифштекс, Ананасов же решил сначала потренироваться на жареной картошке.

Некоторое время капитаны дружно работали челюстями, потом Ананасов отложил вилку и поглядел на друга с особенным вниманием.

— Ты, Сеня, не расстраивайся так сильно, — начал он издалека, — и не переживай.

— Да, — уныло молвил Сеня с набитым ртом, — а что я Остапычу скажу? Ведь отчитаться надо…

— Ты уж меня извини, Сеня, — глаза Ананасова подозрительно блеснули, но его друг, вплотную занявшись бифштексом, этого не заметил, — но неправильно ты, Сеня, себя ведешь. И Остапыч тебе то же самое скажет. Ведь он нас как учил? — Ананасов поднял вилку. — К каждому свидетелю нужен свой индивидуальный подход. Отшила тебя артисточка? Так она в своем праве, поскольку имеется алиби. Вот если бы она мялась да лепетала что‑то несуразное, тогда бы ты мог проявить строгость, следователем ее пугнуть и вообще…

— Что‑то я не пойму, к чему ты клонишь, — глаза Гудронова потемнели от обиды.

— А к тому, Сеня, что надо менять тактику! — обрадовался Ананасов. — То ты был с ней неоправданно строг, а теперь будешь необъяснимо любезен и даже непоследовательно ласков!

Произнеся