корпусом в сторону Волопасова. — Ты, глист овечий, я тебя щас на бампер намотаю!

— В чем дело, молодой человек? — сухо осведомился Волопасов, приподнимаясь из-за стола.

— Это кто здесь бабка?! — взорвалась фальшивая барменша и с трудом удержалась от того, чтобы вытащить из-под передника пистолет с глушителем. Ее ни разу в жизни так не оскорбляли.

— Это твоя «Ауди» перед входом?! — проревел здоровяк, надвигаясь на Артемия Васильевича.

— А в чем дело? — отозвался тот, чувствуя, что присуждение Заржавейскому звания «Бизнесмен года» будет не единственной сегодняшней неприятностью.

— А в том дело, мокрица сортирная, что ты мне выезд на фиг перегородил! Ты своим ржавым немецким ведром мою ласточку, мою «девятку» новенькую запер!

— Почему это ржавым ведром?! — возмутился Волопасов. — Между прочим, новая «Ауди А8», я еще года на ней не езжу!

— Поговори еще у меня! — Громила перегнулся через стол и огромной волосатой лапой схватил Артемия Васильевича за воротник. — А ну, живо отгоняй свою рухлядь с дороги! А ты… — он повернулся к женщине за стойкой. — …сиди и не чирикай, если не хочешь, чтобы я твою забегаловку разнес по щепочке!

Он выволок Волопасова на дождь.

Женщина за стойкой сосчитала в уме до десяти, чтобы восстановить душевное спокойствие, ведь без душевного спокойствия в ее работе не обойтись.

Капитан Гудронов долго стоял возле служебного входа в театр и не решался войти.

«Ну что я ей скажу? — с тоской думал он. — Ну как к ней подойти? Одно дело, если допросить нужно, а другое — если личное…»

Тут он вспомнил, что личного‑то к Л. Ирискиной он ничего не чувствует, не то чтобы она ему активно не нравилась — так, ничего особенного. Вот поросенок Наф-Наф с детства был Сене симпатичен. Основательный такой поросенок, хозяйственный, дом построил из кирпичей, волка не испугался, братьев спас. Нет, Наф-Наф — определенно героическая личность.

Капитан так расчувствовался, вспомнив детство золотое, что перенес частичку своей нежности с героического поросенка на актрису. И тут очень кстати в дверях появилась пухленькая девушка в розовой курточке с капюшоном.

Гудронов, изрядно замерзший, искренне ей обрадовался.

— Вы? — удивилась Л. Ирискина. — Что вы тут делаете?

— Вас жду! — честно ответил капитан, он вообще был очень правдивый и бесхитростный человек.

— А зачем? — нахмурилась Людмила. — У вас ко мне еще какие‑то вопросы?

— Ну-у… — Гудронов смущенно потоптался на месте и неожиданно ляпнул, справившись с параличом голосовых связок: — Можно попросить у вас автограф?!

— Автограф? — удивленно переспросила Людмила, почему‑то почувствовав к этому странному полицейскому неожиданную симпатию. — И ради этого вы два часа ожидали меня на морозе?

Все это было заведомое преувеличение и даже явная неправда, потому что на улице было прохладно, но все же не зима, а осень, середина октября. И с тех пор как Сеня Гудронов влез без спросу на репетицию, он успел еще забежать ненадолго в отделение и пообедать с Ананасовым в «Завтраке на траве».

Совершенно случайно у Людмилы оказалась с собой программка спектакля, где все три поросенка весело улыбались с обложки.

На улице писать было неудобно, и Гудронов, расхрабрившись, пригласил Л. Ирискину в небольшую кондитерскую на углу.

Людмила очень любила сладкое. Она прекрасно понимала, что при ее работе эта любовь недопустима, можно даже сказать, преступна, но ничего не могла с собой поделать. И сейчас она не удержалась и выбрала целых два пирожных — корзиночку и яблочный штрудель.

Несгибаемый капитан Семен Гудронов тоже любил сладкое, только тщательно скрывал это от всех, особо опасаясь насмешника Ананасова. Поэтому он, незаметно пересчитав в кармане наличность, решил, что для пользы дела ему тоже необходимо взять два пирожных, и выбрал трубочку с вареной сгущенкой и буше. Официантка принесла еще две большие чашки кофе со сливками и тертым шоколадом.

Далее выяснилось, что, кроме любви к сладкому, у бравого капитана и артистки есть еще много общего. Оба не любили рано вставать, ужасно не любили холодную зиму и терпеть не могли серый цвет. Кроме того, оказалось, что полицейский и артистка любят детей — Людмила потому и выбрала работу в детском театре, а Гудронов долго рассказывал о своих племянниках.

Вообще как‑то так получилось, что капитан ничуть не стеснялся данной особы женского пола и был весел и разговорчив. Возможно, этому способствовало, что Л. Ирискина оставила свою враждебность и вела себя просто и доброжелательно. Она была так непосредственна, что даже попробовала кусочек от каждого Сениного пирожного.

Принимая из ее рук ответный кусочек яблочного штруделя, Гудронов увидел близко ее глаза и смутился до слез.

Чтобы скрыть свое состояние, он принялся много и увлеченно говорить и, сам того не желая, выболтал Л. Ирискиной, какое отношение розовый поросенок имеет к делу. Причем девушке не понадобились наводящие вопросы, Сеня интересничал и рассказывал, до чего у него сложная и опасная работа.

Капитан Гудронов был далеко не первый, с кем судьба сыграла подобную злую шутку, многие мужчины так попадаются. Людмила глядела ему в глаза, слушала внимательно, согласно кивала и очень к месту опускала глаза.

К концу приятного времяпрепровождения у Гудронова сложилось впечатление об актрисе детского театра как об умной, скромной и очень милой девушке.

Неизвестно, что подумала о капитане Л. Ирискина, известно, что она сделала после того, как Гудронов, взглянув ненароком на часы, охнул и заторопился, предварительно выспросив у девушки номер ее телефона.

Официантка унесла пустые чашки, Людмила посидела еще немного за столом, нахмурив брови и кусая губы, потом достала пудреницу и тюбик темно-розовой губной помады. Она тщательно и не спеша накрасила губы, потом долго рассматривала себя в маленькое зеркальце. Казалось, она спрашивает себя о чем‑то и думает, как поступить, причем вопрос этот касается очень важных вещей.

Наконец она пришла к решению, погладила складку между бровей, тяжело вздохнула и нашла в мобильнике хорошо знакомый номер.

— Олька? — спросила она вполголоса. — У меня к тебе разговор…

За неделю до описываемых событий Лола сидела дома и скучала.

С ней случился один из довольно редких приступов депрессии.

Причина этих приступов, помимо плохой осенней погоды, была обычно одна и та же: Лола вспоминала о театре.

«Если бы я не бросила театр, если бы не поддалась на Ленькины уговоры, сегодня, возможно, я стояла бы на сцене в ярком свете софитов и кланялась аплодирующему залу… зрители хлопали бы стоя, кричали «браво», поклонники взбирались на сцену с букетами, а прочие актрисы бросали на меня из-за кулис завистливые взгляды…»

Она предпочитала не вспоминать унылые театральные будни, холодную гримуборную, которую приходилось делить на двоих, а то и на троих, строгого режиссера, который никогда не бывал доволен, как бы она ни выкладывалась