спрашивает парень. Язык у него слегка заплетается, но сам он, по крайней мере, способен стоять, не раскачиваясь.

По-прежнему сидя рядом со мной на земле, мама протягивает ему сложенные лодочкой ладони – очень кстати этот жест придает ей хрупкий и беспомощный вид.

– Пожалуйста, добрый господин, – говорит она, старательно изображая дрожащий голос, – для нас день Связывания не был таким удачным. Я и моя дочь голодны, может быть, вы поделитесь едой или монетой.

Мы ждем. Я ничего не говорю, хотя молчать неуютно. Через некоторое время растерянность исчезает с лица парня.

– О. – Он улыбается. – Конечно, я рад помочь. – Он сует руку в карман дашики и достает маленький кошелек, но не дает его маме. Вместо этого он поворачивается ко мне и опускается на одно колено, так что наши глаза оказываются почти на одном уровне. Он кладет кошелек мне в ладонь, а затем наклоняет голову. – Прекрасной девушке прекрасной ночью.

Хотя вечер холодный, мое лицо внезапно заливает жар. В его взгляде не читается никаких грязных намеков – лишь доброта. Несколько секунд я даже не знаю, что сказать.

– Давай же, – говорит он. – Открой его.

Я медленно опускаю взгляд и тяну за веревочку, которая стягивает края мешочка. Делая это, я чувствую на себе мамин взгляд. Мы обе вскрикиваем, когда заглядываем внутрь и видим, как ярко сияют золотые дабу – самые дорогие монеты, которые ходят в городе. Мое сердце сбивается с ритма.

– Господин! – Кажется, даже мама потеряла дар речи. Она берет у него кошелек и взвешивает его в руке. – Это… это так щедро.

Парень поднимается на ноги, хотя слегка пошатывается. На его лице играет едва заметная улыбка.

– Не стоит благодарности. Счастливого дня Связывания.

– Как вас зовут? – спрашивает мама. – Мы не можем принять такой дар, не зная, кто проявил к нам такую щедрость.

Парень наклоняет голову:

– Меня зовут Асафа. Асафа Окоджо.

– Асафа. – Мама повторяет имя, по-прежнему с недоверием глядя на мешочек с монетами. – Мы никогда не сможем отплатить за вашу доброту.

Асафа взмахивает рукой:

– Не стоит благодарности, правда.

– И все же… – Мама внезапно переглядывается со мной, и я, к несчастью, понимаю, что это значит. – Позвольте нам продемонстрировать нашу благодарность. – Ее черед улыбаться. – Вам когда-нибудь гадали по руке?

Я тут же застываю. Мама отклоняется от обычного плана, и я больше не понимаю, что она собирается сделать. Я смотрю на Асафу, на нее, потом снова на Асафу. К моему огорчению, он смотрит на нее с явной заинтересованностью.

– Нет, – отвечает он. – А как это работает?

– Присядьте. Присядьте. – Мама показывает на землю. Немного поколебавшись, Асафа усаживается напротив нее, так близко, что их колени почти соприкасаются. – Дайте вашу сильнейшую руку, пожалуйста.

Асафа протягивает правую, и мама берет ее в свои ладони. Я чувствую укол странной необъяснимой зависти, когда она касается его ладони – большой и немного покрытой мозолями. Мама некоторое время водит пальцем по линиям на ней, а затем поднимает взгляд на Асафу.

– Видите эту линию? – говорит она. – Длинная – это значит, что у вас будут сыновья.

Асафа вскидывает брови:

– Правда?

Мама торжественно кивает. Я сильно сомневаюсь, что на самом деле она имеет хоть какое-то понятие о том, какие дети родятся у Асафы, но играет она убедительно. Она показывает на еще одну линию.

– А вот эта означает, что вы скоро женитесь на прекрасной женщине.

Теперь Асафа выглядит смущенно – иначе это не назвать.

– Я ухаживаю за девушкой, – немного помолчав, признается он. – Но я еще не спрашивал у семьи разрешения жениться.

Мама многозначительно кивает.

– Скоро настанет время действовать, – говорит она. – Но будьте осторожны, однажды она может разбить ваше сердце.

Асафа наклоняется вперед:

– Что-нибудь еще? – В его голосе слышится искренняя заинтересованность. – Видите что-нибудь еще?

Ужас скапливается у меня внутри, когда я вижу, как мамина улыбка меняется. Теперь она жесткая, как кремень, хотя вряд ли Асафа в темноте может это заметить. Я вижу, как мама подносит его ладонь ближе к себе, пальцем рисуя на ней маленькие круги.

– О да, – тихо говорит она. – Еще кое-что. Но мне нужно, чтобы вы посмотрели мне прямо в глаза.

С опозданием на секунду я понимаю, что сейчас произойдет. В горле поднимается крик, но недостаточно быстро. Я в ужасе смотрю, как мамины глаза меняют цвет – с карего на зеленый, – а ее зрачки становятся вертикальными. Как только Асафа встречается с ней взглядом, у него закатываются глаза. Он с глухим стуком сползает на землю и замирает неподвижно.

– Нет! – Я тут же вскакиваю на ноги. – Мама, что ты сделала?

– Успокойся. – Мама встает, пряча кошелек с монетами в сумку. – Он только потерял сознание. – В ее глазах теперь читается голод, и это меня пугает. – Давай, помоги проверить его карманы.

Я не двигаюсь с места. Тогда она втягивает воздух сквозь зубы и наклоняется над безвольным телом Асафы. Она похлопывает по нему, проверяя швы изысканной одежды. Меня пробирает дрожь, когда она снимает с его шеи золотую цепочку, стаскивает с мизинца золотой перстень с печаткой. Я невольно задумываюсь о том, дороги ли эти вещи для Асафы – может, это фамильные драгоценности. Чем дольше я смотрю на маму, тем сильнее подступающая тошнота.

– Не понимаю, – шепчу я. – Он был к нам добр, он дал нам денег, а ты все равно решила его обокрасть.

Мама по-прежнему стоит, наклонившись над Асафой. Она трет между пальцев ткань его дашики с почти что мечтательным видом.

– Судя по качеству его одежды, не думаю, что это станет для него проблемой.

– Но… – Слова застревают в горле. Я не могу разобраться в эмоциях, которые мечутся в сердце. Я понимаю, что злюсь, мне грустно и… прежде всего мне стыдно. Мама медленно выпрямляется и смотрит мне в глаза.

– У него красивое лицо, но не обманывайся, Бинти, – почти шепчет она. – Он изменится. Сейчас он молод, но он вырастет и станет одним из тех, кто ненавидит и карает наш народ. Есть мы и есть они – никаких других вариантов. Нам нужно одерживать победы там и тогда, когда мы можем это сделать.

Я вспоминаю, как кто-то впервые назвал при мне маму ее вторым именем – Кобра. Тогда мне казалось, что оно ей совершенно не подходит. Я видела в ней полубога, земную женщину, которая носит свою смертность, как ласточка – крылья. Но теперь, глядя на мать, я вижу что-то еще. Иногда в ней проступает что-то опасное, хищное. И я осмеливаюсь произнести слова, которые рвутся на волю.

– Но тогда мнение о дараджах никогда не изменится, – говорю я, стараясь, чтобы голос не звучал жалобно. – Все думают, что мы просто преступники, которые воруют, обманывают, причиняют вред другим. Когда ты делаешь это… – Мне самой это отвратительно, но я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. – Когда ты это