За несколько дней до выставки пришла организатор вместе с рабочими, Арман отдал картины. Хотел было отдать и последнюю. Но тут же в сознании возник голос Жизель, умолявший этого не делать. Неужели она поселилась в его голове? Полностью подмяла его личность под себя? Он так явственно ощутил ее в себе, что стало дурно. И рука не поднялась ослушаться. Художник спрятал картину, бережно укрыв тканью.

Ночь перед выставкой они провели вместе. В моменты экстаза Жизель плакала, улыбалась грустно. Она была не похожа на себя. Ластилась как кошка, расцеловывала каждый сантиметр тела, ласкала с какой-то обреченностью. В каждом жесте угадывалось прощание. Он так и не смог задать ни одного вопроса.

Утром она не исчезла. Стояла у кровати в ожидании, когда он проснется.

Арман открыл один глаз, потянулся, и протянул руки к музе:

— Иди ко мне!

— Мне пора… — два слова насквозь пропитаны болью.

— На выставку придешь? Ты так ее ждала.

— Приду… — она стала коленями на кровать, наклонилась и поцеловала его. Отчего-то у поцелуя был вкус прощания. Ничего не было сказано, а было так горько. — Арман… не верь ушам своим, не доверяй глазам… — муза положила руку ему на сердце, — Правда только тут… в его стуке…

Резко поднялась и не оборачиваясь вышла.

— Стой! Жизель, подожди! — но в комнате остался только ее аромат.

Арман шел на выставку с одной мыслью — увидеть ее. Начиналась ломка, его выкручивало и ломало, сейчас он готов был многое отдать за очередную дозу. Остальное мало заботило. Поглощенный своими переживаниями, художник отгородился от мира.

Зачем ему выставка? Слава? Деньги? Какая от этого радость? Что дает ему признание? Потешить самолюбие? В этом нет смысла. Только одна вещь сейчас заставляла биться его сердце, ощущать вкус жизни, парить в небесах, и пусть это пьяная наркотическая одержимость, все равно. Он пропал. Без нее больше нет ничего.

Только по дороге на выставку художник осознал в полной мере — Жизель смысл его жизни, его муза, одержимость, его кислород и кровь, она его половинка. Он любит ее, всем своим естеством, и этого никогда не изменить. Он может убежать хоть на край света, но без нее не будет ничего. Мир навсегда погаснет.

Что делать с этим осознание, как жить? Ведь рядом с одержимостью продолжали жить обиды. Без нее нельзя, и с ней невозможно.

Погруженный в невеселые мысли художник пришел на выставку. Его тут же окружили фотографы и журналисты. Подходили студенты, коллеги, знакомые художники. Такого столпотворения он не ожидал. Это был успех. Признание. За картины предлагали баснословные суммы. Предложения сыпались рекой. Его постоянно куда-то звали, дергали, так что через пару часов Арман уже с трудом воспринимал происходящее, кивая головой на автомате, и поддерживая беседы, в смысл которых он уже перестал вникать.

Глядя на свои картины, он видел ее — совершенное воплощение грез. Жизель привела его на олимп. Это и ее заслуга. В каждом полотне была его страсть, любовь, одержимость. Нет смысла отрицать — муза раскрыла его. И эта победа их общая. Арман жаждал разделить минуты радости только с ней.

Выставку назвали прорывам в его карьере. Еще несколько месяцев назад, он был бы счастлив. Талант оценили. Признали. Все мечты забитого мальчишки школьника сбылись. А сейчас в глазах была только она. Он вглядывался в толпу, пытаясь отыскать знакомый силуэт. Жизель нигде не было.

— Мои поздравления, дружище! — Арман обернулся на голос приятеля. — Ты прости, немного припозднился. Но это фурор, это высший класс! Я так рад за тебя, — он по-дружески похлопал его по плечу.

— Спасибо, что заглянул!

— А я не один! — Фабьен заговорщически подмигнул.

— Кто бы сомневался, — художник усмехнулся.

Из-за колонны к ним подошла Габи.

— Представлять мою прекрасную спутницу нет необходимости, — мужчина обнял девушку за талию.

— Поздравляю, Арман. Ты заслужил каждое лестное слово в свой адрес, — она была сдержана, но холод из глаз пропал.

— Так вы вместе?

— Посмотрим, — она лукаво прищурилась.

— Я рад за вас, — и это было правдой. Если Габи удастся приструнить его дружка кобеля, то получится неплохая пара.

— Ты меня знаешь, сначала работа, а уж потом, — она вмиг стала задумчивой. — Ты знаешь, у меня есть подозрения, что всплыли картины Лотера.

— Ты их нашла?! Неужели дело сдвинулось с мертвой точки?!

— Тут мне нужна будет твоя помощь, чтобы удостовериться лично. Мне они только по твоим описаниям знакомы, — девушка достала телефон, — Давайте, отойдем к лестнице. Тут слишком шумно.

Арман лишь кивнул и последовал за друзьями. Неужели Габи близка к разгадке! Тогда он точно недооценил таланты подруги.

— Показывай, рассказывай, не тяни! — художник протянул руку к телефону.

— Вот смотри они? — схватив аппарат, стал судорожно листать, узнавая картины, все до одной. Он помнил, как обсуждал с Лотером, как советовал ему подправить некоторые элементы. Ошибки быть не могло.

— Это его картины… Где ты их нашла?

— Габи, расскажи нам! Кто присвоил себе полотна маленького гения? — Фабьен посерьезнел, и тоже в ожидании уставился на девушку.

— Персона вам знакома, многоуважаемый ректор Морис Буланж, недавно представил эти работы как свои.

Фабьен присвистнул, Арман покачнулся, оперся о стену. Взгляд невольно скользнул вниз по лестнице. А там за руку с каким-то длинным мрачным мужиком поднималась его муза.

— Доброго вечера, — она улыбнулась очаровательной и безжизненной улыбкой.

— Жизель… — слишком много потрясений, Арман так и замер с открытым ртом, не в силах сказать ни слова.

— Полагаю, вы — Арман Арье, — мужик шагнул вперед и протянул ему руку. — Наслышан о вас. Ноэ, — представился и от его голоса художником овладел страх. Неконтролируемый, животный, заставляющий кровь холодеть в жилах.

— Ноэ… вы…

— Супруг вашей студентки Жизель, — светло-голубые глаза полоснули по сердцу, выбив весь кислород из легких.

Фабьен снова присвистнул. Габи хранила молчание. Наблюдая за происходящим с непроницаемым взглядом копа.

— Легран, вы замужем? — друг заполнил неловкую паузу. — Как всегда полны сюрпризов, — он старался говорить в своей обычной шутливой манере.

— Да… — она смотрела только на Армана, глазами пытаясь, что сказать. Если бы художник прислушался, то наверняка бы услышал. Но мир почернел, волна безысходности уносила его в бездны отчаяния. Это был удар, забравший все силы, уничтоживший его.

И ко всему этому примешивался страх. Жуткий, порабощающий, ощущение словно червяки заползают под кожу, холодные, слизкие. И чем дольше Ноэ смотрел на художника, тем он больше ослабевал. Хотелось заползти под плинтус, спрятаться ото всех и там дрожать от страха. Страх вместе с разрушающей болью — с этим невозможно справится. Неведомая сила уничтожала, ломала личность.