— Обещаю. Если это для тебя так важно.

— И еще, — она подползла к нему еще ближе, грациозно извиваясь, даже сейчас пробуждая самые порочные мысли, — Не выставляй свою последнюю картину, — поцеловала легко, нежно, так чувственно, как никогда прежде не целовала. «По-настоящему» — пронеслось в него в голове. — Ни за что ее не выставляй!

— Обещаю, — Арман прижал ее к себе, сильно до хруста, дрожа всем телом, окутанный страхом и непонятным, сильным, одуряющим чувством, заполнившим его естество. То чувство, без которого он более не мог, не хотел существовать. Без нее. Он больше не мог дышать, жить, творить.

Жизель шумно сглотнула. Закрыла глаза и отстранилась.

— Пошли нам пора, — открыла дверцу и выпорхнула наружу.

— Куда мы идем? — Арман догнал ее.

— Вглубь, — девушка шла погруженная в какие-то свои мысли, отстраненная.

Художник еще делал несколько попыток завязать разговор, но получал только односложные ответы. Его Жизель отстранялась, закрывалась в плотный панцирь. Он уже было пожалел, что начал это, в воздухе отчетливо пахло грозой. Только иного рода грозой, та что поднимается из середины души, и напрочь сносит все внутри.

Остановилась она внезапно. Шла, шла и вдруг замерла.

— Арман, ты должен принять себя. Если хочешь найти ответы, если хочешь стать хозяином своей жизни, — Жизель повернулась и посмотрела на него сияющими бездонными сапфирами, темно-синий свет кружил в причудливом вихре, закручиваясь в спираль, гипнотизируя, не давая отвести взгляд.

— О чем ты, Жизель? — его голос сел, он вмиг охрип, скованный невидимыми путами.

— Тшшш, — она приложила палец к губам. — Просто смотри на меня и… постарайся… не сопротивляться…

Только даже если бы он хотел сейчас убежать, прервать зрительный контакт, ничего бы не вышло. Он замер на месте, прирос к земле, находясь всецело в ее власти.

Глаза, полуночные озера, наполненные неведомой ему магией, они менялись, искрились, казалось, там внутри спрятана вселенная. И эта вселенная, одним мощным, сокрушительным потоком хлынула в него. Просачиваясь через поры, заполняя его собой, подчиняя, и заставляя кружить вокруг нее.

Арман хотел что-то сказать, вместе с дивными ощущениями наполненности пришел и страх, он хотел просить прекратить, но слова застряли в горле. Он лишь беспомощно хрипел, позволяя ее энергии исследовать себя. Бесстыдно блуждать по самым сокровенным закоулкам его души, прикасаться к сердцу и без труда выведывать тайны.

Жизель выворачивала его наизнанку. Не щадя, не пытаясь смягчить вторжение. Она что-то искала, нечто родное, подконтрольное ей. И нашла. Монстр кинулся ей на встречу, довольно урча. Его волк обрел недостающию силу, чтобы захватить контроль, чтобы победить в схватке с Арманом.

Зверь рвал его внутри на части, метался, стремясь вырваться на волю. Столько лет сдерживаемый, сейчас он получал энергию, получить все, чего так долго ждал. Арман сопротивлялся, он упал на землю, и застонал, боль ломала кости, выкручивала руки и ноги, ему казалось, его заживо разрывает на куски. Но он продолжал сопротивляться, продолжал борьбу, не желая сдаваться. Он сумел прервать зрительный контакт, боль помогла, желание укротить зверя, не дать ему разорвать его сущность, окончательно не стать монстром жила в нем и питала, помогая все еще сохранять человеческую форму. Это желание сражалось с неукротимой силой, которая, как он уже осознал, рано или поздно подомнет его под себя.

Что она с ним делает? Кто она такая?

— Смотри на меня, — голос Жизель прозвучал как раскат грома, как приказ, которого он не мог ослушаться.

И Арман вновь смотрел в глаза, ставшие тьмой с вкраплениями янтарных прожилок. Янтарь кружил над ним, он дергал за невидимые нити, вытягивал из него зверя. Силком, с болью, кровью, раня душу, заставляя покориться нечеловеческой силе.

Его волк беспощадный к художнику, терзавший его годами, ластился к Жизель. Он урчал и хотел тереться об нее, хотел упасть к ее ногам и ждать приказа. Зверь принадлежал ей. Она была его хозяйкой, это ощущалось как факт, как вердикт, приговор.

Арман ощутил, как меняется тело, как руки покрываются шерстью, когтями, как удлиняется лицо. Он выл, извиваясь, из последних сил сопротивляясь обращению. Рычал, в немой мольбе прекратить пытку. Но она тянула и тянула его зверя на свет. Волк должен был вырваться, ощутить свободу и поглотить Армана, полностью уничтожить человеческую суть.

Нет! Он не позволит! Художник утопая, как за тончающую соломинку держался за свое естество. Он готов был отдать жизнь, лишь бы не дать монстру победить.

«За что?!» — кричали его глаза. И он продолжал смотреть на нее, извиваясь у ног, сражаясь, не желая принимать поражение, отторгая зверя.

Очередная метаморфоза и теперь на миловидном личике сияли глаза волка. Нет. Не просто волка. Того самого волка. Он узнал бы его и через сотни лет. Тот монстр обративший его, тогда в подвале. Сейчас смотрел на него, вынуждая обратиться. Жизель с глазами чудовища, сделала свое дело.

— Это была ты! — толи прорычал, толи сказал художник, перед тем как полностью обратиться. Правда одним резким ударом прекратила все жалкие попытки сопротивления. Больше не было смысла, ни в чем. Он утратил все, во что верил.

Его волк прыгнул на Жизель и стал облизывать ее лицо, шею, руки. Два монстра нашли друг друга, и где-то в темном закоулке прятался Арман, сломленный, уничтоженный, побежденный.

— Беги и почувствуй свободу. Прими себя! — она указала пальцем по направлению в лес.

Зверь послушно метнулся в чащу, он был счастлив, слишком долго он ждал высвобождения. И сейчас волк хотел испить полученную волю до дна. Арману ничего не оставалось, как покориться своему чудовищу.

Жизель осталась стоять на месте, глядя в след убегающему оборотню. Воздух вокруг нее пропитался грустью.

Несколько часов Арман бегал по лесу, он охотился, рвал клыками свежую плоть убитого им зайца. Теперь он ощущал мир иначе, запахи стали острее, он слышал лес и понимал его язык. Он словно заново родился в иной ипостаси. Все то, что он так долго блокировал, сейчас накрыло его вихрем новых ощущений. Их было так много, что на несколько часов художник забыл обо всем, и к своему ужасу находил во многом прелесть.

В волчьем облике было некоторое очарование. И не было всех тех ужасов, которые он изо дня в день рисовал в своем сознании. Он несся по лесу на огромной скорости, ощущал тысячи разных запахов, молниеносно ориентировался в незнакомой местности. К нему пришли знания, проснулись древние инстинкты, и окружающее пространство теперь виделось в ином измерении.

Взрыв адреналина, единение с природой, это было похоже на освобождение. Он выл от дикой первобытной радости. На некоторое время зверь полностью захватил сознание, заставив забыть о страхах и переживаниях. Но когда волна адреналина спала, человеческая сущность содрогнулась от произошедшего.