Вспомнилась вдруг лисица в зоопарке моего родного города. Я видел ее там в детстве. Зоопарк был маленький, и маленьким был крытый вольер из проволочной сетки, где лисица без остановки бегала взад-вперед и при каждом повороте отталкивалась одной и той же лапой, упираясь в тот же пятачок на бетонном полу, уже темный, засаленный, истертый до блеска. Что же, и после меня останется такое вот темное, истертое пятнышко? Или даже этого не останется?

Но что делать, я самый обыкновенный человек, как все, и жизнь у меня самая обыкновенная. Я не совершил ничего выдающегося. Но я редко ошибаюсь относительно масштаба личности других людей, и из меня получился бы хороший биограф, если бы у меня был друг, человек фаустовского склада или даже затерявшийся высоко в гуще ветвей жизненного древа. Но не было у меня такого друга. Зато была Ольга, и воспоминания о ней для меня драгоценны – с меня довольно того, что я пишу ее биографию.

Ведь это привело меня в Тромсё и одарило встречей с Адельгейдой Фолькман.

Мы несколько раз созванивались. Как ей лучше добраться – лететь на самолете или ехать поездом? Где жить – в гостинице на набережной или в пансионе, что рядом с моим домом? Она выбрала поезд и пансион, а по каким причинам, об этом я мог только гадать. Она предпочитает более спокойный переезд по железной дороге и короткие переходы по городу? Или у нее туго с деньгами? Она бережлива или, чего доброго, скупа? Льготный билет на поезд дешевле, чем на самолет, пансион дешевле гостиницы. А какая она вообще? Голос молодой, но иногда голос у пожилых женщин остается молодым; говорила она тихо, это, возможно, признак спокойного нрава, но, может быть, просто она медлительный или скучный человек.

Я встретил ее на вокзале. Был февраль, в воздухе уже пахло весной, на террасах кафе и в пивных садах люди сидели без пиджаков, и я повез ее в садовое кафе на набережной. Солнце еще час-другой не уйдет с неба, и мы успеем выпить по чашке чая.

Мы сели. Теперь я мог лучше разглядеть ее. Морщинки у глаз и возле губ, светлые с проседью волосы, зеленые глаза, полные губы. Ей, верно, лет шестьдесят. Кожа увядшая – она курит или, может, недавно бросила курить; на лице никакого макияжа, ни даже губной помады. Когда мы шли с ней, сначала от вокзала к моей машине, потом от машины до кафе, я заметил, что она чуть ниже меня ростом и чуть полнее, но прежде всего я обратил внимание на ее решительную, уверенную походку. И так же она теперь смотрела на меня: решительно и уверенно.

– Вы недавно бросили курить? – спросил я. – Понимаете, вы доставали бумажный платочек и на секунду повернули пакетик так, как будто хотели предложить мне сигарету.

Она засмеялась:

– В самом деле? Да, я бросила курить. Сначала боялась, что без курева не смогу писать, но ничего, пишу. Пока я работала в газете, не могла обойтись без сигарет, хотя когда писала, то часто забывала про сигарету и та догорала в пепельнице. Потом у нас началось то же, что и везде: тиражи упали, реклама перестала приносить деньги, пошли сокращения, увольнения, ну я и распростилась с газетой, а заодно и с курением. Пять недель тому назад. Теперь работаю по договору и надеюсь, этих заработков мне на жизнь хватит.

Я продолжал ее расспрашивать, так что, когда мы уходили из кафе, я знал уже и как она отвыкала от курения, и о том, что пишет она о садоводстве, о здоровом питании и здоровом образе жизни, знал, что у нее есть маленький садик, что она разведена, а ее дочь и внучка живут в Америке, что она переводит английскую поэзию и довольна тем, что живет одна. В свою очередь она спрашивала меня о том и о сем, так что к концу нашего чаепития много узнала о моей жизни.

– Вы позволите пригласить вас на ужин ко мне домой? В хороших ресторанах слишком много народу, там шумно, а я не очень хорошо слышу. А вот готовлю неплохо.

Она согласилась, я отвез ее в пансион и рассказал, как от него короче дойти до моего дома.

– До вечера!

Ужин я приготовил заранее – суп из цветной капусты, бефстроганов, печеные яблоки, так что теперь мог посидеть спокойно и подумать. Кого мне напоминает Адельгейда Фолькман? Что в ней кажется мне знакомым? Лицо, молодой голос, тихая речь, уверенная, решительная манера? Теперь я во всяком случае знал, почему ей приходится экономить.

Я предполагал, что мы поужинаем, а потом будем говорить о деле, но она начала рассказывать уже за аперитивом:

– Мой отец вернулся из русского плена в 1955 году, в числе последних. Он женился на моей матери в 1939 году, в 1940 году у них родился мой брат, а в 1956 году мать была еще достаточно молодой – родила меня. У родителей были неважные отношения, мать пятнадцать лет смогла прожить без него, и после возвращения он не очень-то был ей нужен. А вот он пятнадцать лет был без жены, и все это время ему не над кем было поизгаляться, так что, вернувшись, вовсю наверстывал упущенное. Моего брата, который отказался от своего имени Адольф, сменил его на Дольф, отец просто на дух не выносил. Все свое внимание он сосредоточил на мне. Рассказывал мне про войну и плен и о том, почему влюбился в мою мать, и почему не надо ему было влюбляться в мою мать, и почему теперь он с ней не живет и завел роман с соседкой. Я-то уши развесила – как же, он принимает меня всерьез и любит, – лишь после его смерти я осознала, что он меня использовал. Всем этим он мне только навредил. Между прочим, он служил в уголовной полиции и в отставку вышел с должности начальника уголовного отдела, а в 1972 году умер от рака легких. – Она усмехнулась. – Курить тоже он меня научил.

Она отпила глоток, покачала головой, о чем-то задумавшись. Я хотел было предложить ужин, но тут она продолжила рассказ:

– Когда все бунтовали против родителей, я бунтовала против своего уже умершего отца – против его эгоизма, его тупой ограниченности, его хвастовства, его отношения к жене и детям, – причин хватало. Я знала, что он лгал о своем прошлом, – слишком много нестыковок было в его рассказах. Якобы он учился на архитектора, и служил в уголовной полиции, и…

– Его звали Айк?

– А, так вы что-то о нем знаете. Его родители, братья и сестры, очевидно, погибли, когда началось бегство из Восточной Пруссии. Он подавал запросы в службу розыска, но безрезультатно. Осталась в живых его названая тетя, Ольга Ринке, она была очень привязана к нему, и он к ней был очень привязан, в детстве он подолгу жил у нее, это было после Первой мировой войны, и она много рассказывала ему о своем возлюбленном Герберте Шрёдере, а он потом мне. Мой отец любил немецких героев.

– Он умер в семьдесят втором? Ольга Ринке тогда была еще жива.

– У них, по-видимому, не было контактов друг с другом. К чему? А в ее бумагах нашлось что-то о моем отце? Каким он был в детстве? В молодости? Он в самом деле получил образование архитектора? И как он этим образованием распорядился? Как он попал в уголовную полицию? Правда ли то, что он рассказывал мне о той семнадцатилетней девушке, на которой женился?

Она вопросительно смотрела на меня. Дочь Айка. Айк приезжал к Ольге уже после того, как она потеряла слух, и это было последнее, что Ольга мне рассказала о нем. Потом Айк просто исчез из ее рассказов. Но почему же меня это не удивило?