— Здесь, — прошептал он, — она близко. Слышу её дыхание...

Терехов продрог, но честно выстоял без движения четверть часа. Он бы давно ушёл в кунг, однако удерживали три обстоятельства, объяснить которые он был не в состоянии: откуда явились и куда пропали незримые лошади в лунную ночь, кто привязал потом серую кобылицу и куда сегодня исчез нивелир с треноги.

Дождь окончательно перешёл в мелкий хлёсткий снег, потом и он закончился — тучу пронесло, и в небе замерцали смутные звёзды.

— Ну и где твоя чёрная сова? — не вытерпел он.

У напарника клацали зубы.

— Ещё подождём, чуть-чуть... Она появляется внезапно. Вылетает из другой реальности...

— А мы сейчас в какой?

— Тихо! — перебил Сева. — Слышу, как расступается пространство. Видишь свет и тени заиграли? Сейчас оттуда выплеснется стук копыт...

Терехов пялился в непроглядную землю склона и никакой игры не наблюдал — ни света, ни теней. Стояли ещё минут пять, но всё произошло наоборот: небо затянулось, и снова пошёл снег. Восторженное состояние напарника слегка пригасло.

— Наверное, зря взял тебя с собой, — посожалел он. — И всё ведь из эгоизма. Хотелось похвастаться, показать тебе Ланду. Она всё равно придёт!

— Ладно, пойдём греться, — примирительно сказал Терехов. — Ты же знаешь: дамы иногда опаздывают на свидания или вовсе не приходят.

— Это потому, что я не один...

— Ну конечно! Пойдём.

— Ты иди, а я останусь, — вдруг заявил Сева, — и дождусь.

Андрей опять ощутил некое натяжение нити, связывающей с реальностью и готовой оборваться в любое мгновение, будто смотрел вслед уходящему до весны катеру.

Он вернулся в кунг, подбросил дров в печку и навис над ней, словно коршун с распростёртыми крыльями. Жар обжигал кожу и сушил глаза, но спина мёрзла, и продрогшая душа не согревалась. Тогда он разделся до пояса, открыл дверцу и стал обжариваться у огня, как на вертеле, то и дело поглядывая на часы, дабы не потерять ощущение времени. Казалось, он не сам продрог, от слов и образов Севы продрогла душа и теперь никак не могла согреться. Если через час сумасшедший напарник не придёт, надо тащить его силой, иначе покроется инеем, как турист.

Кружилин вернулся раньше и сразу было понятно — Ланда не пришла. Однако при этом он вроде бы даже не промёрз, хотя был синий, мокрый, но не трясся. И свет в глазах, делавший его восторженным, счастливым, безумным, едва теплился и чадил, как увёрнутая керосинка. Сева к раскалённой печи не подошёл, достал из коробки сухарь и стал задумчиво грызть.

— Сова, может, и прилетала, — чтоб подбодрить его, сказал Терехов. — Но как в такой темноте увидишь, тем более чёрную?

— Ты здесь все точки отстрелял? — упавшим голосом спросил напарник.

Терехов наконец-то согрелся, даже лоб вспотел.

— Все, — односложно отозвался он. — Перебазироваться надо.

— Сколько у нас участков осталось?

Сева словно проснулся или протрезвел после долгого запоя и стал узнаваем.

— Три — в этом районе, два — на юго-востоке.

— Мы наверстаем, — пообещал Сева.

Он достал полевые книжки и устроился за барной стойкой:

— Ты ложись, я выспался.

Каждый раз по вечерам он проверял всю дневную работу, а для этого годился только Севин нудный математический характер, поэтому они привозили материалы съёмки самого высшего качества, и Куренков выписывал им премии. Андрей непроизвольно перевёл дух, будто сам вынырнул из пелены безрассудства, и с удовольствием забрался в спальный мешок. Подмывало спросить, почему он прибежал на Укок в странной одежде, но лучше было сейчас не напоминать о прошлом. И вообще, что надо было сотворить с Кружилиным такое, чтобы он сдвинулся на романтической почве? Чтоб отдал дорогущих лошадей, а потом прибежал на плато наслаждаться запахом, оставленным в пространстве возлюбленной?

Терехов уснул с этими мыслями, а на рассвете его разбудил Сева. Оказывается, он уже приготовил завтрак, переоделся в солдатский камуфляж и был готов приступить к работе.

— Андрей Саныч, я проверил материалы, — самоуглублённо заявил он. — Несколько ошибок исправил. А одну придётся устранять на месте — урез воды на озере. Нас засмеют: речка вытекает из озера, а по твоей съёмке должна впадать. Не думаю, что схалтурил, просто ошибся.

Странное дело: его возвращение в реальность почему-то не обрадовало. К тому же Терехов вспомнил о пропавшем нивелире, из-за чего и пришлось взять цифры с потолка.

— Устраним, — пообещал он.

— А где у нас рабочий нивелир? Посмотрел — только резервный.

— Потерял, — признался Терехов. — Похоже, солдаты упёрли.

— Зачем солдатам нивелир?

— Кто их знает. За девками подсматривать на пляже.

Сева выглядел абсолютно вменяемым и разумным.

— На каком пляже, Андрей? Откуда здесь пляжи?

Сразу же после завтрака они отправились к озеру тянуть нивелирный ход. И тут, на реперной точке, где вчера Андрей устанавливал треногу, оказался исчезнувший нивелир! Стоял как ни в чём не бывало, причём совершенно сухой. То есть очутился тут уже после вчерашнего ночного снега, к утру растаявшего.

— А ты на солдат грешил, — удовлетворённо произнёс Сева.

— Сам виноват, — буркнул Терехов, и показалось, что от инструмента пахнуло ландышем.

Однако напарник ничего такого не заметил, занимаясь установкой треноги: должно быть и нюх потерял. Андрей спрятал пропажу в футляр и засунул в свой рюкзак. Пока тянули ход, он всё время непроизвольно озирался, принюхивался и ловил себя на этой мысли. Севина болезнь оказалась заразительной...

Они закончили работу и возвращались к стану, когда из-за гряды выполз «Урал» и прямым ходом направился к кун-гу. И едва остановился, как Терехов увидел знакомую зелёную фуражку Репьёва. Начальник заставы осматривал окрестности в бинокль.

Жора был какой-то вымороченный, озабоченный, хотя улыбался и сразу же отблагодарил за находчивость: мол, правильно всё говорил в присутствии начальства из округа и отряда. Дезертиры намеревались подставить своего командира, но это им не удалось, и в результате оба они уволены за профнепригодность, неисполнение приказов и отправлены на гражданку без всяких льгот, да ещё с выплатой неустойки по контракту. Можно было ещё жёстче наказать, подвести под трибунал, но капитан пожалел бывших подчинённых.

Вероятно, он относил это к радостным новостям, поскольку тут же окликнул какого-то Михалыча, и из кабины вышел милицейский старлей с наручниками. Ни слова не говоря, он заковал Севу и повёл к машине.

— Так надо, Андрей, — объяснил Жора. — Он не рассказывал, как очутился на воле и сюда прибежал?

— Нет...