Уже и весь его зад пухлый кровью окрасился, и голос сел. Уж не вопит он, а хрипит фальцетом:

— Господи, помилуй, Господи, помилуй…

И на девятом забайкальце валится комиссар на снег окровавленный, валится грузно, бессильно — душа вон!

После заебания побеждённых командир отряда Хван речь держал:

— Бойцы ЗАЁ! Мы победили старого врага нашего — УЁ! Злой был враг! Коварный! Долго он на нас нож точил! Мечтал в спину нам воткнуть! По-подлому! Нам, забайкальцам! Но не на тех напал! Мы не овцы, не олени, чтобы спину свою подставлять! Сколько они нам гадили! Сколько раз нашу добычу уводили! Три поезда наших заебли, пограбили! Ходили по пятам! Следили нас! Всё хотели сзади напасть! Сзади ударить! Как трусы! Все уссурийцы — трусы! А забайкальцы — герои! Мы никогда не гадим! Никогда в спину не бьём! Хочешь биться — бейся честно! Как воин! Как герой! Мы сегодня показали им, как надо биться! Честно! Как орлы! А не как лисицы! Не как барсуки! Мы бьёмся по-честному! А они бились по-подлому! И вот добились! Поглядите на них! Вот они, уссурийские лисицы! Вот они, уссурийские барсуки! Сидели по норам! Коварство копили! Злобу копили! Вылезали, чтобы напасть по-подлому! Заебать нас хотели! А мы напали по-честному! И победили! И заебали их насмерть! Потому что мы — забайкальцы! Мы герои! А они — падаль! Ура!

— Ура-а-а-аа!!

Поднял руку Хван. Стихло «ура!» партизанское.

— Теперь, когда мы уёбанцев налимовских заебали, пора гнездо их громить! И покончить с ними навсегда!

— Навсегда-а-а-а!

— Эскадрон, по коня-я-я-ям!!

Вскочили на коней железных забайкальцы.

— За мно-о-о-о-ой!!

Поскакал рысью конь Хвана по следу налимовцев. За ним — его бойцы.

— Запевай!

И загремел в роще берёзовой гимн ёбарей забайкальских:

По долинам и по взгорьям

От Байкала до Шилки'

Шли лихие эскадроны

Разъебать врагов полки!

Наливалися баллоны

Газом от «Шань Лан Ху а»[20],

И вдыхали эскадроны

Так, что падала трава!

Этих дней не смолкнет слава,

Не померкнет никогда —

Забайкальские отряды

Разъебали города!

И останется, как в сказке,

Как манящие огни, —

Мы ебали вас без смазки,

Волочаевские PNI[21]!

Заебали атаманов,

Заебали воевод

И на Тайпингьяне[22] славно

Свой закончили поход!

А в это время в пещере на Сунгари-реке победителей своих ждали. Застолье готовилось обильное, как всегда. Всеобычно Анфиса краснолицая победные застолья приуготовляла, но тут ей Жека вызвался помочь, рассказав, как поваром на зоне работал и начальству лагерному банкеты закатывал.

— Я все соуса знаю, могу кулебяку шестиярусную сбацать, могу буайбес замутить из какой хошь рыбы, а могу и целого оленя запечь, — загибал он свои пальцы заскорузлые.

Жеке Анфиса поверила.

И оттянулся он с банкетом праздничным по полной. Сразу после ухода партизан на дело началось кашеварство в укрывище подземном: разделали на кухне двух кабанов, четырёх гусей и двенадцать тетеревов; из голов кабаньих и кореньев лесных суп сварили, из печёнки гусиной и жира нутряного кабаньего Жека паштет приготовил для комсостава, Анфиса четыре сотни пирогов с салом кабаньим напекла, тетеревов Жека в углях в глине запёк, гусей на куски порубил и потушил с сушёными яблоками-грушами, сделал три соуса — из белых сушёных грибов, чесночный и луковый. Сердца кабаньи Анфиса в горшочке под тестом запекла, кабаньи почки Жека приготовил в мадере, что в баре у комиссара оказалась, а кабаньи мозги обжарил в муке исключительно для командира с комиссаром. Самих же кабанов на вертелы насадили и долго на медленном огне томили.

Натопили в пещере печи жарко, накрыли столы длинные, положили на них венки из трав сушёных и сели ждать героев УЁ. Знали все в укрывище: после ебли победной, адской партизаны всегда и голодны адски.

Во время готовки Аля и Оле, как и большинство обслуги партизанской, поварам помогали. Аля пирожки лепила, Оле с другими мужчинами с кабанов шкуры сдирал, гусей и тетеревов щипал. Другие женщины этими перьями подушки набивали. Гера с истопником печами занимались, топили, дрова носили, подкладывали.

Укрывище УЁ запиралось на засов мощной дверью, из полбрёвен дубовых сплочённой и для маскировки слоем песка обклеенной. Издали ни человек, ни зверь вход в укрывище не различит — сплошной обрыв песчаный над рекою спокойной, безлюдной. Семь стуков в дверь входную был знаком своих. Его и ждали утром в пещере. Но дождались другого:

Взрыв!

Дверь дубовая — в щепы.

Вломился штурмотряд заёбанцев, из автоматов всё поливая.

— Не стреляйте! — женские крики раздались.

Шестерых из обслуги уложили забайкальцы на месте. Остальные стояли между лавками с руками поднятыми.

Вошёл Хван в пещеру раскупоренную, электроплёткой себя по сапогу похлопывая, искры рассыпая, обвёл стоящих взглядом узкозлым. На женщин — ноль внимания. Хван — женоненавистник закоренелый. Плётка в сторону мужчин дёрнулась, искря:

— Кто такие?

Стали отвечать.

Козлов:

— Истопник.

Байрак:

— Охранник.

Рашидов:

— Охранник.

Жека:

— Повар.

Гера:

— Истопник.

Анфиса:

— Повариха.

Плётка искрами посыпала:

— Баб не спрашиваю! Мужикам отвечать! Ты кто?

Ответил раненый Сэнгюм:

— Доктор.

Дед безногий с опухолью в пол-лица поддерживал его.

— А ты кто, обрубок человеческий?

— Я тоже доктор. Его перевязать надобно. Кровь течёт. Кровь людская — не водица, надо ей остановиться, чтобы жизнь не утекла, чтобы силушка пришла, чтобы вспрянул человек и дожил свой честный век!

Усмехнулся Хван:

— Не доживёт! Лахава! Точка!

Ординарец Хвана Лахава моментально выстрелил: пуля в лоб доктору Сэнгюму. Валится доктор.

Инвалид вскрикнул, словно пуля в живот ему попала.

— Ты чего? — Хван в инвалида вперился.

— Я — ничего. А вот ты — чего? — инвалид заговорил с укором. — За что убил?

— За то, что лечил уёбанцев.

— Он людей лечил, а не уёбанцев.

— Уёбанцы не люди.

— А кто же?

— Уёбанцы.

— По-твоему, у них души нет?

— Ты в душу веришь?

— Верую в бессмертную душу человеческую. Душа живёт в человеке отдельно, по своей стати она беспредельна, от мёртвого отлетает, новорождённого жизнью наполняет, её ценить и лелеять надо, а вот оскорблять её не надо — может обидеться и почернеть, тогда навалится адская меть, будешь помечен за плохие дела до тех пор, пока жизнь из тебя не ушла. Изнутри разрушаться будешь, покуда себя не избудешь.

Рассмеялся Хван.

— Командир, пристрелить его? — Лахава спросил.

— Пока не надо.

Плётка Хвана искрой синей в сторону Оле треснула:

— А ты кто?

Заговорил