class="p1">Поднял командир руку. Стихло всё.

— Сплясала нам эта девка танец победный, — Хван произнёс. — За это — жизнь и свободу ей дарим. Слезай!

Слезла Аля со стола.

— Одевайся и уходи.

Аля через труп Тьян переступила — и к Хвану. Упала на колени, снова руки на груди скрестив:

— Баратец! Баратец моя! Отпуст со мной, пжлст!

— Брат? — Хван на обслугу уёбанскую глянул.

Оле к сестре пошёл, прихрамывая.

— Баратец!

— Забирай своего братца.

— Спсб! Спсб! — Аля склонила голову, булыжников пола касаясь.

Оле стал помогать ей одеваться. Аля на инвалида, вместе с обслугой притулившегося, взглянула. И снова — на колени перед Хваном:

— Пжлст!

— Чего ещё?

— Дедушко! — пальца обрубком на инвалида указала.

— Чего — дедушко? — Хван недовольно губу выпятил.

— Докатор! Он Оле лечите будет! Нога!

Хван глянул на старика белобородого и безногого. Его опухоль в пол-лица вызвала у командира лёгкой брезгливости гримасу.

— Забирай и его!

Через несколько минут Аля, Оле и инвалид выбрались из развороченного взрывом входа в пещеру уёбанскую. И на лёд реки замёрзшей ступили.

Остановилась Аля. Руки к лицу прижала. Заплакала и на лёд села бессильно. Оле ей руку на голову положил:

— Ад ноупле свобода.

Вздохнул и добавил:

— Хрипонь спасибо тебе пристошон.

Аля плакала. Инвалид, от льда руками отталкиваясь, подволок своё тело.

— Хотели они, чтоб ты сплясала. А твоя пляска — свободе смазка. Так сплясать — не потрохом потрясать. Низкий тебе мормон… поркон… нет, — поклон с четырёх сторон!

Он склонил свою голову, бородой седой льда касаясь.

Аля схватила брата руку, прижала к лицу своему и разрыдалась.

— Ну, пристошон торфэ… — Оле пробормотал, носом шмыгнув. Инвалид шапку на голову нахлобучил:

— Сделало твоё тело великое дело — оно им правду сказало, да всё рассказало, поверили они тебе, да и отпустили тебя на бролю, хролю… на волю, потому как правда — глаза колет. Правду на хлеб не намажешь, в магазине не закажешь. Правда ночи… очи всем ест, кто окрест. А нам всем теперь — святой крест!

Инвалид перекрестился. Из пролома пещерного глухие выстрелы раздались.

— Добивают ненужных, им непотужных. Поспешимте, милые, пока не запахло завилами… давилами… могилами.

Они двинулись по льду, прочь от пещеры.

Меж тем погода испортилась: солнце, утром на небе февральском сияющее, за тучами скрылось. Ветер задул, мокрый и крупный снег принёс. Трое прошли по льду, но потом предложил инвалид:

— Надобно к железной дороге идти. Там есть пути. А тут кругом — мес, лес, деревья да зверья-поверья.

Сошли со льда и двинулись по снегу. И различили в снегу следы Геры и Жеки.

— Двое драчунов к дороге пошли! Пойдёмте за ними, пока нас не нашли! — инвалид предложил.

— Ад ноупле точно, — Оле кивнул.

Двинулись по следам.

В снегу инвалиду стало тяжело тело своё на руках перетаскивать. Аля и Оле стали помогать ему.

Гера услышал крик Жеки уже в лесу, когда от реки отошёл пару вёрст. Остановился он, обернулся.

— Погоди! — хрипло Жека прокричал.

Гера подождал. Жека брёл, за локоть разбитый держась. Из-под шапки лицо расквашенное глядело, с глазом заплывшим. Гера сигареты достал, закурил.

— Погоди. — Жека дошёл, запыхавшись.

— Ну? — Гера холодно на него глянул.

Жека тяжело дышал молча. Пожевал разбитым ртом, сплюнул кровью на снег.

— Дай закурить.

Гера протянул ему пачку полупустую. Тот вытащил сигарету, сунул в губы распухшие:

— Огня нет у меня.

Гера зажигалку протянул. Закурил Жека. И сразу по привычке дым в рукав ватника выпустил. Гера курил молча, на Жеку не глядя.

— Давай это… в натуре… — Жека пробормотал.

— Чего?

— Ну, без обид.

Гера хмыкнул. Помолчали.

Снег, начавший падать с неба низкого, серого, густился.

— Ты к железке?

— А куда ещё?

— По их следу вчерашнему?

— Позавчерашнему.

Жека на небо глазом своим здоровым глянул:

— Валит. А коль следы завалит?

— Не завалит. Вон колеи какие.

Жека глянул под ноги:

— Ну да…

Сплюнул кровью на санный след:

— Да, бля…

Они курили молча. Жека рассмеялся устало:

— Бля… это… пиздец!

Молчал Гера, дым пуская.

— В общем, ты это, братан…

— Чего?

— Ну… благодарю.

— За что?

— За то, что меня отпиздил.

Гера смотрел, с сигаретой в зубах.

— Если б не отпиздил, не шли бы мы с тобой здесь.

Гера потянул разбитым носом. И промолчал.

— Так что… вот.

Жека руку Гере протянул. Помедлив, Гера свою протянул. Они рукопожатием обменялись.

И пошли дальше по санному следу, снегом мокрым засыпаемому.

Оле, Аля и инвалид медленно двигались по следам Геры и Жеки. Снег усилился.

Вошли в лес и остановились передохнуть.

— Мне бы эти… мрыжи… лыжи какие-нибудь, — инвалид тяжело дышащий пробормотал. — Тяжко снег месить. Это как свечи чёрныя гасить.

Оле огляделся, хромая, в лес пошёл. Аля стояла с инвалидом, разглядывая его необычное, раскрасневшееся от движения лицо с багрово-фиолетовой опухолью.

— Вы в Хабарск идти?

— Дойдём до поездов, сяду на какой-нибудь. В Хабаровск… нет. Там ничего нет. Ничего.

— А где дом ваше?

— Нету у меня дома. А ваш дом где?

— Сгорело.

— И куда вы двинетесь?

— Не знай. Может, Красноярск. А вы куд?

— Да могу в тот же Хызыл Чар, как и ты. Не смешил ещё… не решил ещё.

Он устало скривил губы мясистые, чтобы рассмеяться, но вдруг заморгал, задёргался лицом и замер.

Аля на него смотрела. Снег падал.

Через время некоторое Оле из леса выволок макушку высохшей берёзы.

— Ад ноупле на неё торфэ, как хрипонь санки корморош.

Инвалид, побыв в неподвижности, глаза открыл.

Близнецы помогли ему залезть на сушняк, он в ветви вцепился. Оле и Аля схватились за ствол и поволокли инвалида по снегу. Он стал помогать им, отталкиваясь руками.

Пристрелив оставшуюся обслугу и забрав из укрывища побеждённых всё, что хотелось, заёбанцы сели на стальных лошадей своих и поехали от замёрзшей реки по своим следам, ведущим к Мухену.

Их походная песня наполнила редколесье, по которому двигались они.

Снег падал хлопьями крупными.

Пройдя мелколесье, в лес вошли. Когда песни походные пропеты были, запевала затянул частушки, и все подхватили:

Разнесу всю избу хуем

До последнего венца!

Ты не пой военных песен,

Не расстраивай отца!

Под горой лежит больной —

Сам стеклянный, хуй стальной.

Захотела ему дать,

Да не хочет он ебать!

Небо тёмно-серое нависло, снег гуще повалил. Но частушки петь не перестали — звучали они одна за другой в лесу хвойном между стволов тёмных.

Стало смеркаться.

Едущие попарно заёбанцы всё пели и пели частушки похабные, словно снегу