«Мадам, если бы я написал вам в первом приступе гнева, мое перо запалило бы бумагу… В моих глазах вы есть гнуснейшее из созданий. Мне стало известно, что ваше поведение в девицах было скандальным, и вас нашли в объятиях любовника в день отплытия, хотя вы были предназначены другому. А что мне сказать об этом ребенке, каковой родился через месяц и несколько дней после моего возвращения из Италии? Я клянусь небесами, что он принадлежит другому… И будьте так любезны, как только получите это письмо, тотчас же отправиться в монастырь».

Это послание увезла во Францию Лора, сопровождаемая более престижным любовником, генералом, графом Артуром Диллоном. Александр же соблазнил жену хозяина квартиры, которую снимал в Форт-Ройяле, некую мадам Тюрон. Ее супруг, узнав об этом, запер жену и написал остервенелое письмо Александру, обвиняя его в злоупотреблении гостеприимством. Местному обществу лишний раз представился благоприятный случай убедиться, насколько легкомыслен и непорядочен зять семьи де Лапажери. Перед отплытием он нанес визит тестю и был неприятно удивлен, застав его за выполнением какой-то ручной работы, ибо по стандартам тех времен трудиться для дворянина считалось не просто недопустимым, но самым натуральным образом позорным. Зятек вел себя крайне вызывающе, но пришел в изумление, когда отец Розы без малейшего смущения как следует отчитал его:

— Вот единственный результат той славной компании, которую вы собирались вести против врага! Все, что вы совершили, было войной против репутации вашей жены и навлечения позора на всех нас!

Александр же вошел в амбицию и изливал свои оскорбленные чувства в потоке писем в Париж, где упивался жалостью к самому себе, живописуя самыми мрачными красками свое ужасное душевное и телесное состояние.

«…я прибуду в Париж к октябрю, если мое здоровье не будет сломлено тяготами путешествия, добавившимися к моему ужасному состоянию ума. Мое горе уже заставило меня слечь в постель в Форт-Рояйле (про мадам Тюрон нет и помину)».

Когда в середине сентября оскорбленный до глубины души муж прибыл в порт Рошфор, он не отправился прямиком в Париж, а предпочел гостить в поместье семьи Лоры де Лонгпре. Он выразил свое вящее удивление тем, что его жена еще не находится в монастыре, и потребовал выслать к нему семейный экипаж, ибо наличие сего средства перемещения позволит ему отвлечься и «восполнить чрезвычайную слабость ног».

«Я непоколебим в принятом мной решении и обязываю вас известить вашего свекра и вашу тетку, что их усилия будут бесполезны и могут лишь привести к умножению моих страданий, как нравственных, так и физических, поставив под угрозу мою чувствительность и обязав меня противодействовать их желаниям…»

После нескольких страниц в том же духе, он кончает:

«Прощайте, мадам. Если бы я мог обнажить здесь свою душу, вы бы увидели ее уязвленной до последней крайности и полной решимости никогда не меняться. Таким образом, никаких попыток, никаких усилий, никаких шагов с целью разжалобить меня. Шесть месяцев я занят только тем, чтобы ожесточаться по этому поводу. Подвергните же себя, мадам, равно как и я, болезненной процедуре, прискорбному разделению, прежде всего, для наших детей, поверьте мне, мадам, из нас двоих отнюдь не вы более достойны жалости».

Прибыв в Париж, Александр не пожелал поселиться вместе со своей семьей, а остановился в особняке своих друзей, герцогов де Ларошфуко и принялся совершенно беззастенчиво притеснять своих родственников материально. Поскольку дом, где они проживали, был арендован на его имя, им пришлось выехать оттуда, а мебель была продана по его приказу.

Семейство попало в затруднительное положение. Вследствие бедственного финансового положения королевства были на две трети урезаны пенсии, и маркиз де Богарне очутился на мели. Доходы мадам де Реноден, зависевшие от ее имущества на Мартинике, также упали, отсюда пришлось перейти на более скромный образ жизни. Был продан дом в Нуази-ле-Гран, и из экономии пожилая чета поселилась в Фонтенбло.

Что касается Розы, она оставила втуне мольбы матери и намеки Александра возвратиться на Мартинику. Не для того она претерпела столько мучений, чтобы навсегда покинуть Париж, мечту своей юности! Молодая мать оставила малышку Гортензию на попечение кормилицы в Нуази-ле-Гран, — это было обычной практикой состоятельных семей того времени, — а сама временно поселилась с сыном в королевском аббатстве Пантемон, одном из самых престижных монастырей аристократического предместья Сен-Жермен. Здесь необходимо сделать отступление и пояснить, что проживание в монастыре не предполагало никаких религиозных обязательств в отношении церкви и полного отречения от мирской жизни. Это было безопасное убежище для порядочной женщины благородных кровей, оказавшейся без защиты в тяжелой ситуации, или для провинциалки, приехавшей в Париж. За умеренную плату она получала жилье и полный пансион. Помимо жилых комнат там также были общие гостиные. Кроме такого приемного дома в монастыре действовал также пансион для благородных девиц, причем в нем обучались не только католички, но и протестантки. Там, например, пять лет (1784–1789) провела Марта, старшая дочь посланника Соединенных Штатов Америки Томаса Джефферсона.

Именно в монастыре Розе довелось наблюдать и общаться с дамами высшего общества — сюда также заезжали бывшие выпускницы пансиона, теперь жены вельмож, придворные дамы королевы или близких к ней принцессы де Ламбаль и герцогини де Гиш. Все они были отмечены неслыханной утонченностью, носившей на себе неповторимый отпечаток версальского двора. Роза проявила редкую наблюдательность, впитывая их специфическое произношение, манеру поведения и даже своеобразный светский жаргон — как известно, лицам, допущенным ко двору, был свойственен особый выговор. Именно в Пантемоне она отточила до совершенства свою манеру естественности поведения, умения чувствовать себя непринужденно в любой ситуации. Роза научилась выражаться с изяществом, вести беседу или вносить свой вклад короткими точными замечаниями, столь характерными для нее. Ее грациозные движения и жесты стали верхом совершенства, неповторимая томная походка возбуждала воображение мужчин обещанием каких-то сказочных наслаждений. Ее девичье, весьма нескладное тело, после двух родов приобрело, наконец, свою окончательную стать, долгое время не подчинявшуюся старению гибкую стройность. После пребывания в монастыре из неприглядного кокона вылупилась изящная стрекоза с переливающимися крылышками.

Но вовсе не следует думать, что молодая женщина праздно прозябала в монастыре. Александр затеял процедуру по оформлению раздельного проживания, в которой выставил себя пострадавшей стороной. Роза предъявила встречный иск и выказала исключительное упорство, хладнокровие и терпение в достижении своей цели. Оскорбленная супруга составила описание своей семейной жизни, в котором обвинила мужа в «удалении от дома, распущенности и безразличии, которых она не заслуживала», в предумышленном замысле отделаться от нее, подвергая ее «страданиям, которые она не может выносить бессловесно». Это взбесило Александра, приложившего все усилия к тому, чтобы отравить жизнь жене и своей семье: он ополчился на родного отца и потребовал от Розы, чтобы та возвратила все драгоценности, заказанные им у ювелира перед свадьбой. Ознакомившись с представленным ей счетом от золотых дел мастера, Роза не могла не выразить свое удивление: из всех этих вещиц ей было подарено лишь три, по-видимому, остальными муженек одарил своих любовниц. В довершение ко всему, 4 февраля 1785 года Александр сделал попытку похитить сына Евгения, но по приказу прево Парижа, к которому обратилась Роза, был вынужден вернуть ребенка матери.