– Именно так.

Вадик пожал плечами.

– Раковина живет в морской воде. Там нет никакого уксуса. И никакой кислоты. Только соли.

– Я врач, а не следователь. Не мне решать, каким образом ваша жемчужина пострадала от кислотного укуса.

– Я тоже не следователь... Но вы определенно считаете, что это кислота?

– Со всей уверенностью могу сказать только, что это не собачья чумка. И не бешенство.

– Спасибо, – грустно сказал Вадик. – Сколько мы вам должны?

– За консультацию я денег не беру.

– А за лечение?

– Лечить будете сами. Обработайте поврежденный участок щелочью. Она остановит процесс. Но изъян останется.

– Это не так важно. Важно спасти Принца.

Важно, по-моему, узнать, кто все это устроил? Этот теракт. И зачем?

Мы проводили Вадика до института. Посмотрели, как бережно русалка Лидочка водворила раковину на место. И послушали, какие указания дал ей (Лидочке, а не раковине) Вадик по введению пациенту определенной дозы щелочного раствора.

Когда мы с Алешкой снова оказались возле входного якоря, он сказал (Алешка, а не якорь):

– Тут ничего узнавать не надо. Все само узнается. Очень скоро.

И он опять оказался прав...

– Пап, – спросил Алешка, – а что такое «непахальный»?

– Какой? – удивился папа.

– Непахальный.

– Где это ты такое слово поймал?

– Один мой знакомый великий ученый так говорил. Он говорил: «Это мой непахальный труд».

Папа улыбнулся.

– Ты ослышался, Алексей. Он, наверное, сказал «эпохальный труд».

– Что за фишка?

– Ну, как тебе сказать... Это такой результат труда, который оставил заметный след в истории человечества. В какую-то эпоху.

А я как раз подумал: хоть Алешка и ослышался, а все-таки он прав. Все труды у проф. Ю.Н. Глотова – «непахальные». И Алешка тут же, как только папа ушел в свой кабинет, сказал мне:

– Непахальный, Дим. Он не пахал, не сеял, а только сливки на поле собирал.

Сливки сливками, а нам надо было вернуть Лидочке ее личные снимки. К вечеру мы уже околачивались возле якоря. Днем сильно потеплело, и якорь был весь в сосульках. У него был такой вид, будто его только что подняли со дна Ледовитого океана.

– Подводный Дед Мороз, – припечатал Алешка. – Только без подарков.

А вот «подарочек-то» оказался...

Медленно распахнулась «двухэтажная» дверь института, и перед нами появилась... Снегурочка. В виде Лидочки. В дубленке и в слезах.

– С Вадиком поссорилась, – шепнул мне Алешка. И добавил взрослым голосом: – Прямо как дети малые.

Но Снегурочкины слезы были вызваны совершенно другой причиной. Далеко не детской. Всхлипывая и размазывая платочком краску на щеках, Лидочка все нам рассказала. Видно, больше некому было рассказать.

В общем, в этот день состоялся Ученый совет, на котором Вадик должен был сообщить о первых результатах своих работ по ускоренному выращиванию жемчуга.

И Вадик честно сообщил, что опыт удался, что всего за месяц подконтрольная жемчужина увеличила слой перламутра и конхиола на три с половиной миллиметра.

Тут все члены Ученого совета даже ахнули и зашептались. Но они ахнули и второй раз, когда Вадик честно сообщил, что «данный экземпляр оказался незначительно пораженным каким-то заболеванием, природу которого предстоит еще выяснить».

– Пингвин наивный, – как-то загадочно высказался Алешка. – Не мог уж соврать разок.

– Не мог! – у Лидочки даже слезы высохли. И затвердели потеки краски на щеках. – Он хоть и рассеянный, но честный.

Но главная беда была еще впереди. После выступления Вадика слово взял «непахальный» профессор Глотов.

– Я-то, дура, думала, что он сейчас вступится за Вадика, объяснит, что критиковать его работы еще рано, что в науке бывает всякое, в том числе и ошибки. И временные неудачи, а он...

А он постучал своим бивнем в пол и сказал, что глубоко разочарован в своем лучшем ученике – Вадиме Ивановиче Коренькове.

– Я никак не ожидал, что он, вышеназванный, вместо серьезных и многообещающих научных исследований, пусть и долголетних, бросится в такую авантюру. Это прямое шарлатанство. Ради сиюминутного успеха, ради сомнительной славы, ради меркантильных интересов!..

– Каких интересов? – перебил Лидочку Алешка. – Не понял.

– Меркантильных! Ну, будто Вадик делал эти опыты, чтобы побыстрее и побольше денег хапануть.

– Во дурак!

Да нет, не такой уж он, этот Глотов, дурак. Не знаю, умный он или не очень, но то, что он хитрый, – это факт. Явный и неоспоримый. Как черный якорь у двухэтажных дверей.

Лидочка все-таки еще раз всхлипнула и добавила:

– А потом он сказал, что сам, уже давно, не хвастаясь и не делая себе рекламы, занимается этой проблемой. И очень скоро выдаст блестящие результаты. А бездарные и безответственные, дилетантские опыты Коренькова необходимо пресечь в корне. Нечего, мол, на них тратить впустую государственные деньги и занимать место в аквариуме.

– Он что, сам туда хочет сесть, что ли? – не понял Алешка. – Вы тогда на него свою акулу натравите. Пусть она его тяпнет за...

Я успел его прервать, чтобы Алешка не уточнил – за какое место акула должна тяпнуть профессора Глотова. Он безмерно удивился:

– За нос, Дим! А ты что подумал?

А Лидочка впервые улыбнулась сквозь засохшие краски и слезы и сказала:

– Моя Анфиска всякую гадость есть не станет.

Тут мы решили ее немного порадовать и отдали ей снимки. Она стала их рассматривать и опять захлюпала.

– А где Вадим Иваныч? – спросил Алешка. – Где он переживает?

– Заперся у себя в кабинете.

– Теть Лид, он у вас такой рассеянный, – сказал Алешка, – что наверняка ключ не в ту сторону повернул. Пойдемте его утешать.

– Я не могу. У меня нет сил. Пошли, я вас проведу в здание.

Лидочка проводила нас, а сама осталась в холле, плакать на скамейке, под раскинувшим двухметровые крылья альбатросом с селедкой в клюве. А мы пошли на второй этаж, утешать и поддерживать Вадика Коренькова.

В институте было уже пусто – сотрудники завершили на сегодняшний день свои научные (эпохальные и непахальные) изыскания и разбежались по домам. Но вот когда мы проходили мимо кабинета проф. Ю.Н. Глотова, то услыхали, как в замке его двери скрипнул ключ.

Алешка зачем-то схватил меня за руку, дернул и потащил в сторону. И мы сели в засаду. Спрятались за моего знакомого морского льва. Кстати, похожего на льва не больше, чем наш диван в большой комнате.