— Ты думаешь я не знаю, как ты пьяный мотался к ней под окна, пока не улетел в Лондон? Вы бы, блядь, опять прилипли друг к другу! Риск был слишком высок. И да, я сделала все, чтобы вы не захотели встречаться.

— Вы? — улавливаю я, а внутри все холодеет в дурном предчувствии. — Что ты ей сказала!

Маська противно смеется, плюхается на кожаное кресло, закидывая ногу на ногу так, что полотенце, которым она обмоталась, задирается совершенно неприлично, но мне плевать.

Я никогда не смотрел на нее, как на женщину.

— О, да! Ты бы видел лицо Инги, которая смотрела на то, как ты дерешь ту девку.

— Что? — кровь разом отливает от сердце, оно замирает пустой тряпочкой, пропуская удары. В груди образовывается черная дыра.

Блядь, все еще хуже, чем я думал.

Чудо, что Инга до сих пор со мной разговаривает. Это будет сложно, вернуть мою девочку, но я справлюсь. Остается передавить сначала всю гниду вокруг.

— Да, я показала Воловецкой, что тебе норм без нее, что ты вернулся к прежнему образу жизни, что ты о ней не тоскуешь… Знаешь, мне правда понравилось выражение ее лица.

— Ты — дрянь! — меня выжигает изнутри желание стереть самодовольную улыбочку Маськи, но я не могу поднять на нее руку, и это раздирает меня на части.

— А что не так? — делано удивляется она. — Я же твой член руками в ту дырку не вставляла. Ты все сам. Все пыжишься доказать, что ты не такой, как отец, а на самом деле от осинки не родятся апельсинки. Ну хоть не одна я, скрепя зубами, смотрела, как ты ебешь другую.

— Ну конечно. А ты хотела, быть на ее месте? — яд в моем голосе достигает цели, красивое кукольное лицо Маськи искажает злая гримаса, достал. — А я-то думал, мы — семья.

— Мы не семья. Я не твоя сестра. Только ты предпочитаешь от этого отмахиваться, — выплевывает она.

— После того как я уехал, ты не остановила это, — припечатываю я. — Не знал, что ты настолько гнилая.

Маська вздрагивает.

— А зачем? Да и не я начинала все это. Зачем портить чужую игру если она мне на руку?

— Инга ничего плохого тебе не сделала. За что ты с ней так?

— Мне надо было, чтобы она свалила, провалилась сквозь землю, чтобы ее не было рядом, когда ты вернешься. И ты ошибаешься! Она забрала тебя у меня. Поначалу я думала это у тебя пройдет, но потом поняла, как ты серьезно вляпался.

— Маська, ты кукушкой поехала? Меня у тебя никогда не было!

— Блядь, Дим! Потому что ты прячешь голову в песок, как гребаный страус! Ты даже сейчас называешь меня детским именем! Какая я тебе нахуй Маська? Я — Маша. Маша Кравцова! Не Маська Горелова!

Пытаюсь разглядеть в лице сестры хоть что-то человеческое, и не удается.

— Я тебе доверял. И зря. Ну ты и мразь. Ты подло нагадила Инге, но плохо сделала мне. Инга сильная, она справится. А я без нее нет.

Маська отворачивается от меня, кривя губы.

Но ведь это не все. Нутром чую. Маська всегда добивает до конца. Она не могла остановиться на полпути.

— Чего еще я не знаю? — прессую я.

— Откуда мне знать? — равнодушно смотрит на меня.

Хватаю стакан с остатками минералки со столика и, размахнувшись швыряю его в стену за ее спиной. Он разлетается почти стеклянной пыль, осыпая ее Маску и оставляя мокрое пятно на обоях, медленно пропитывая их.

— Что еще ты сделала? — голос уже похож на звериный рык, я и сам с трудом различаю слова в нем.

Дрожащей рукой Маська подтягивает к себе пачку сигарет и, нервно щелкнув несколько раз зажигалкой, закуривает.

Поняла, сучья дочь, что в этот раз ей с рук не сойдет. Она укусила члена стаи, свои семьи. Сейчас я еще ее слушаю, поэтому сдерживаюсь. А потом выбью предательские зубы. Фигурально. Но, блядь кусаться она больше не сможет. И Маська это поняла.

— Что. Ты. Сделала.

Дрянь собирается с духом, но мое терпение кончилось.

Я не выдерживаю и подлетаю к ней, хватая за волосы.

Маська даже не пикает. Еще бы! Вот мать ее таскала ее за волосы от души, а я просто привлек внимание.

— Открой рот и говори.

Сдавленный голос и слеза, выступившая у нее на глазах, меня не трогают.

Инге пришлось хуже.

— Я дала ей понять, что ты автор того, что творится с ее жизнью.

— Какая ты сука!

Глава 28

Инга

В квартире Тамары Львовны я сбрасываю лодочки и, немного стыдясь за тайное удовольствие, босыми ногами шлепаю по теплому паркету на кухню, где уже что-то гремит и позвякивает. Светло-желтые обои даже в пасмурную погоду создают иллюзию солнечного дня. Я как будто впервые за последние шесть месяцев выхожу из подвала на свет, даже воспаленным глазам немного больно.

Шмыгая покрасневшим носом, пристраиваюсь за столом и слежу за неспешными движениями хозяйки.

— Замерзла? Сейчас пить чай будем. С ватрушкой.

У меня в носу щиплет, настолько уют этой квартиры в диссонансе с раздраем в моей душе, где собралась гроза и никак не прольется, смывая тяжелые давящие тучи.

Мне нравится дома у Тамары Львовны: несмотря на то, что сын ей сделал потрясающий ремонт по последнему слову, здесь все равно сохраняется какой-то кусочек прошлого, доброго и трогательного.

— Ну чего ты, как неродная? Руки мой. Сейчас накрою.

Я послушно отправляюсь в ванную, а, вернувшись, застаю на столе шикарный чайный сервиз. Белый с нежными розами.

— Не жалко? — спрашиваю, потому что мне кажется, если я возьму его в руки, обязательно что-то пойдет не так. Я что-нибудь сломаю.

Это же так легко, что-то сломать. Например, меня саму…

— Милая, чего его жалеть? — веселится Тамара Львовна. — Это всего лишь чашки.