Дима показал мне кое-что, показал мне жизнь и смерть. Я знаю, звучит странно. Но для меня теперь все переменилось…

Она посмотрела на Ясона и улыбнулась, а потом встала и легкой походкой пошла вверх, к небольшому домику йога – ее широкие хлопковые штаны забавно трепыхались при ходьбе. Он с минуту смотрел на ее удаляющуюся фигурку, а потом спустился вниз и отправился отдыхать в свою комнатку.

Глава 2. Ясон читает книгу

1. Хара

Она появилась на свет ночью, под раскидистым деревом кадамба. В черном небе сияла полная луна, освещая ее мать, лежащую на мягкой шкуре оленя. Схватки не были долгими и изнуряющими, как иногда бывает у женщин, рожающих впервые, а дитя легко прошло через родовые пути, словно изо всех сил помогало своей матери, стараясь ни утомить ее, ни причинить сильную боль.

– Думаю, ты родишь мне хорошего сына, Амба, – сказал как-то Сидха, гладя округлый живот жены и с наслаждением вдыхая сладковатый аромат, который исходил от ее волос, умащенных розовым маслом. Ему казалось, что под его рукой трепещет большая бархатная роза, в которой сейчас спрятался маленький комочек плоти, растущий день ото дня, – желанный и благословенный сын.

Почувствовав ладонью, как ребенок бьет ножкой изнутри живота, Сидха растянул рот в улыбке, обнажив ряд некрупных белых зубов.

– Похоже, он будет хорошим воином, как думаешь, Амба?

Взглянув на мужа с нежностью, Амба тоже улыбнулась. Она надеялась, что родится сын, раз мужу это так важно, но была не против появления дочери. На той неделе седоволосая отшельница, проходившая через их деревню, увидев Амбу на городском рынке, затрясла морщинистым скрюченным пальцем и, указав на ее овальный, чуть вытянутый вперед живот, изрекла:

– Ты получишь не то, что ожидаешь, но твой муж будет удовлетворен.

Амба сунула руку в холщовую сумку, но та была пуста – ни кошелька, ни лепешки там не оказалось, только несколько пшеничных крошек. Она вспомнила, что деньги она нарочно оставила лежать в ящичке голубой потертой тумбочки у своей скромной постели, потому что на рынок пошла к знакомой поболтать и не хотела поддаваться искушению – тратить позвякивающие в кошеле медные монетки без сильной необходимости. А лепешку из муки грубого помола, зажаренную с утра на огне, сжевала по дороге – на нее с десятой недели часто нападал зверский голод, раздирающий желудок огнем, пока его не утолишь хоть чем-нибудь съедобным. Пока она раздумывала об этом и о том, как отблагодарить странствующую йогиню, та пропала из виду. А на том месте, где она только что стояла, вился небольшой столбик желтой пыли.

Сидха терпеливо дожидался появления ребенка, ходя по комнате из угла в угол. Когда ему было не больше двенадцати лет, семейная повитуха, которая иногда захаживала к его матери, подозвала его к себе.

– Присядь, юноша, – сказала она тогда сухим, потрескивающим голосом, пристально глядя на Сидху оценивающим правым глазом. Левый заплыл белой пленкой катаракты давно, еще в прошлом столетии, когда лицо ее не было измято и скомкано морщинами, а, наоборот, выглядело гладким и свежим, с поблескивающей кожей персикового оттенка.

– Ты крепкий мальчик, и через четыре года родители, несомненно, женят тебя на хорошей девушке. Я хочу, чтобы ты запомнил одну вещь – не присутствуй в тот момент, когда твое дитя будет являться на свет. Даже если жена будет просить тебя об этом. Иногда женщины впадают в панику из-за сильных болей, которые сопровождают роды, и зовут самого близкого человека, но ни один мужчина не должен быть рядом в тот момент, когда ребенок исходит из чрева. Это запрет свыше! – она инстинктивно дернула головой вверх и перевела здоровый глаз к потолку. Было видно, как под белым бельмом слабо просвечивающий зрачок тоже поплыл кверху. Старуха молчала, и Сидха осмелился прервать возникшую паузу:

– А что будет, если нарушить этот запрет?

Повитуха прикрыла глаза, как будто устала, казалось, лицо ее обмягло и стало еще более морщинистым. Сидха ощутил, как что-то большое и округлое внутри него падает вниз с высоты, а затем отталкивается от невидимой пружины и летит обратно вверх.

Наконец, старуха открыла правый глаз, изрекая то, что он потом старался помнить каждый день:

– Тогда полубоги отнимут у тебя вторую половину твоей жизни.

Только когда ребенок полностью покинет лоно женщины, муж может быть первым приглашен на знакомство с новорожденным.

Но когда время, тихо звякнув, подтолкнуло цепь событий к тому самому моменту, он не слышал никаких звуков снаружи, с тех пор как Амба, тихо застонав, заковыляла во двор походкой большой грузной утки, поддерживаемая повитухой, которая, несмотря на юный возраст – ей было не больше семнадцати, уже помогла появиться на свет сотням детей.

И эта странная тишина беспокоила его.

Как-то раз он услышал на улице громкие женские крики, которые раздавались из дома. Он вошел в тот дом, думая, что нужна помощь, но был остановлен пожилой женщиной, которая с улыбкой попросила не мешать появлению новой жизни на свет. Расспросив отца, он услышал, что и его рождение сопровождалось громкими звуками.

Но сейчас было тихо. Не выдержав, Сидха выбежал из дома к дереву кадамба и увидел, что красновато-синяя головка ребенка еще только выглядывает наружу из влагалища его жены, направляемая умелыми руками повитухи. Капельки пота появились на лице Амбы, но она как-то особенно кротко улыбалась. Сияние расходилось концентрическими кругами от ее лица, расползаясь в разные стороны по темным краям ночи.

Пораженный, он застыл на месте, глядя, как рождается его дочь. И, увидев ее, ощутил, как в сердце что-то сладостно екнуло. Забыв обо всем, он расплылся в счастливой улыбке и поспешил, чтобы поскорее взять малышку на руки.

– Мы назовем ее Хара, – наконец, сказал он сияющей жене.

2. Хара видит

«Странный ребенок, и совсем меня не любит», – все чаще думала Амба. С самого рождения Хара тянула ручки к отцу и успокаивалась, только когда он подходил, но плакала, когда он покидал ее.

Если отца не было – бежала к Деду. Его хижина стояла чуть дальше от их дома, на окраине поселения. Почти целыми днями он сидел в медитации, но иногда уходил собирать травы или принимал тех, кто приходил к нему за помощью. Раз в год худощавый и сухой Дед уходил на месяц, и никто не знал, где он находится. В такие дни, если и отца не было дома, Хара сильно тосковала и