Я вывел пультом звук, повернулся к Кузнецову:

– Что у нас сегодня?

– Совещание по состоянию биржи, – взглянул помощник в ноутбук. – В десять – деловой завтрак с президентом Би-би-би, «Бостон бизнес бэнк». Просится к вам на встречу Гаглоев – надо определить нашу позицию с еврооблигациями, он уже говорил с вами.

– Экспертное заключение есть?

– В вашей рабочей папке.

– Я посмотрю, к вечеру сообщу решение. Что с «Макрокомп глобал электроникс»?

– Билл Хейнс выставил банковские гарантийные письма и аффидевит[1]о готовности подписать договор. На этой неделе у вас встреча с вице-премьером Завалишиным – все финансовые и технические документы готовы. Нужно решение правительства…

– Собери рабочую группу, девять миллиардов – не шутка, надо будет еще раз прогнать доклад. Я обязательно буду, все должно быть отполировано, как котовьи яйца!

– Я думаю, что там все в порядке – ребята очень серьезно поработали, – сказал Кузнецов.

– Может быть, – кивнул я. – Правда, я знаю, что если тебе кажется, будто все в порядке, – значит, ты просто плохо информирован…

Сказал и задумался, забыл о Кузнецове. Какое ужасное внутреннее напряжение, щемящий звон тревоги в душе, торопливый, испуганный колотун сердца! Как хочется – хоть бы на день – животного пейзанского покоя. Как избавиться от этого вечного нервного тремора?

Пустое! Это невозможно. Физиология. Адреналиновые бури в злой азартной крови.

Пустое! Тряхнул головой, услышал, как Кузнецов что-то говорит мне. Я спросил:

– Что там еще?

– Заседание правления, отчет ревизоров о работе Воронежского металлургического – похоже, там у нас воруют.

– Оторвите голову, остальное – в прокуратуру… Решите без меня.

– Балясный хочет вам доложиться. Предлагает купить бывший санаторий ЦК в Сочи, перестроить в пятизвездный отель. Очень высокая рентабельность…

– На фиг! Сейчас на Кипре и в Турции отдыхать дешевле. И пусть Балясный подсчитает, сколько мне будет стоить выкурить оттуда мафию! Нет, это мимо кассы…

– Кстати, Александр Игнатьич… Шеф службы безопасности Алексей Кузьмич хотел переговорить по деликатному вопросу.

– В четыре. Дай ему десять минут. Все?

– Вам должна быть представлена команда имиджмейкеров – это люди Краснова, игроки профессиональные.

– Завтра в десять. Еще?

– Приглашения на праздник песни, оргкомитет кинофестиваля, презентации, юбилейные банкеты, премьеры, открытие выставок, концерт Патрисии Каас, личная просьба Маслякова вручить призы победителям КВН. Общим числом двадцать семь…

– Прекрасно. Всем разослать письма, поздравления и пожелания. Праздных – поблагодарить. Нужных – обнадежить моей уверенностью в нашем сотрудничестве. В будущем…

У Лоры на лице было выражение чувственного наслаждения. Восклицательная гримаса счастья! Она сидела посреди комнаты на нашей колченогой табуреточке и смотрела, как я примеряю купленные ею тряпки развеселого молодежно-отвязного стиля. А я перед зеркалом старательно пристраивал длинноволосый блондинистый парик.

Лора хохотала, светя своими белоснежными зубами, такими неправдоподобно ровными, что наводили на пакостную мысль о металлокерамике, но все-таки настоящими, костяными, собственными. У нее были всегда приятно прохладные зубы…

– Ну скажи, пожалуйста, зачем тебе парик?

– Хочу быть похожим на настоящего артиста. На Филиппенко. Или Говорухина.

– Да перестань ты дурака валять! Серьезно!..

– Серьезно? – корчил я рожи. – Если серьезно… Если серьезно…

В разных ракурсах я рассматриваю себя в зеркале, гримасничая и кривляясь.

– Если серьезно, то я хочу немного уклониться от своей бешеной популярности на улице. Я просто боюсь толп поклонниц и почитателей моего таланта. Ты не представляешь, как пугают меня эти женщины, падающие передо мной публично на колени! Толпы девственниц, плачущих от вожделения! Педики, прячущиеся в засаде. Говорю тебе совершенно откровенно – я боюсь. Я попросту трус…

– И это ты врешь, жучила несчастный! – вздохнула Лора. – Я бы предпочла, чтобы ты был сильно потрусливее. Мне твое гусарство – во где стоит! – Она провела ладонью по шее.

– Подруга! Волшебная Теслимовка! Все бу, как ты ска! Я ведь не успел тебе сообщить, что я сейчас снимаюсь в кино по пьесе Толстого. Называется «Живой трус». Я уже все придумал! У нас это с покойником Львом Николаевичем просто отпадно получилось. Хит сезона!

– И что ты мелешь!

– Правду говорю! Тебе понравится. Основная мысль – любой бабе больше по душе живой трус, чем мертвый герой. Увидишь – культовый фильмец отгрохаем…

– Что ты несешь, ненормальный?

– Арию живого труса. Сатрап, парализованный страхом…

– Слушай, живой трус, ты лучше скажи – тебе шмотки нравятся?

– Подруга! Кормилица, поилица и одевалица! Спасибо тебе! Я в этом паричке и новом прикиде красив нечеловечески! Так шикарно выглядел только мой приятель аферист Харлампий Спиридонович Фотокакис. Жаль, репатриировался, фраер этакий, к себе на родину – в древнюю Элладу. Сейчас бы умер от зависти.

– Кот!

– Чего? – остановился я.

– Мне все равно – трус ты или герой. Чемпион или подзаборник…

Я решительно направился к Лоре:

– Докажите поступком! Слово…

– …и дело, – тихо сказала Лора. – Я тебя очень люблю.

– Дай покиссаю!.. – заорал я.

Она обняла меня и целовала долго, будто в забытьи. Судорожно вздохнула:

– Собаки не понимают, что хозяин уходит из дома ненадолго – на работу или в магазин. Они каждый раз умирают от горя, потому что думают – навсегда.

– О чем ты, яблочко мое Теслимовка?

– Когда мы расстаемся, я прощаюсь с тобой навсегда…

Дикий невоспитанный народ – американцы – замечательно придумали отдыхать, положив ноги на стол. Это удобно – кровь отливает от головы и от копыт, ноги не гудят от беготни, черепушка от мыслей. И, развалясь в кресле, попивая холодный боржом, смотришь по телевизору вчерашнее интервью моего финансового гуру Серебровского невероятно серьезному, крайне обстоятельному Евгению Киселеву. Вообще они забавно выглядят вдвоем – Киселев гораздо больше похож на Магната Олигарховича, чем мой мальчишески худощавый и несильно богатырский друган.

– Ваше решение баллотироваться на выборах в губернаторы вызвало самые противоречивые отклики в политических и журналистских кругах. Как бы вы сами охарактеризовали свой поступок? – спрашивает Киселев.