– Убирайтесь отсюда!

Я подошла к двери и распахнула ее. Руки тряслись.

– Убирайтесь! Сейчас же. Если только не хотите, чтобы я связалась с капитаном и сообщила, что вы отказываетесь покинуть каюту одинокой пассажирки, которая настойчиво просит вас уйти. УБИРАЙТЕСЬ ОТСЮДА КО ВСЕМ ЧЕРТЯМ!

Опустив голову, Нильссон неуклюже пошел к выходу. Замешкался в дверях, словно хотел что-то сказать, но, посмотрев на меня, вздрогнул и отвернулся.

– До свидания, мисс…

Я не хотела больше его слушать. Я захлопнула дверь перед его лицом и бросилась на кровать, чтобы выплакаться.

Вообще-то, удивительно, что я живу на таблетках. У меня было прекрасное детство, любящие родители, все как надо. Меня не били и не обижали, я получала только любовь и поддержку. Но почему-то этого оказалось недостаточно.

Моя подруга Эрин говорит, что у каждого из нас свои демоны – голоса, которые живут внутри нас и нашептывают, что мы недостаточно хороши, что если мы не получим повышение или не сдадим экзамен, то весь мир узнает, что мы лишь никчемный мешок из крови и плоти. Может, это правда. Может, мои голоса просто оказались громче.

Впрочем, думаю, что все не так просто. Депрессия, в которую я впала после окончания университета, не была связана с экзаменами или низкой самооценкой; на меня навалилось нечто более странное, вызванное химическим дисбалансом и не поддающееся психоанализу.

Когнитивная поведенческая терапия, консультации психолога, психотерапия – я пробовала все, однако помогли только таблетки. Лисси говорит, что ее пугает возможность улучшать свое настроение с помощью лекарств; она боится, что это может повлиять на ее личность. Для меня же это все равно что макияж – я не скрываюсь за маской, а просто становлюсь похожей на саму себя, более совершенной.

Бен увидел меня без «макияжа». И ушел. Я долго злилась, однако в итоге поняла, что не виню его. Год моего двадцатипятилетия выдался чертовски трудным. Я бы и сама от себя ушла, если бы могла.

Но это не оправдывает его сегодняшний поступок.

– Открывай!

Щелканье по клавишам ноутбука прекратилось, скрипнул стул. Дверь в каюту осторожно приоткрылась.

– Да? – Бен высунулся и с удивлением посмотрел на меня. – Ло! Что ты тут делаешь?

– А ты как думаешь?

Ему хватило приличия немного смутиться:

– Ах, это.

– Да, это. – Я втиснулась мимо него в каюту. – Ты говорил с Нильссоном!

– Слушай… – Бен поднял руку, словно желая утихомирить меня.

– Не надо мне твоих «слушай»!.. Как ты мог? Быстро ты все ему выложил – про нервный срыв, про лекарства, про то, что я едва не потеряла работу? Рассказал ему, как в самые ужасные дни я не могла даже сама одеться, не могла выйти из дома?

– Нет! Конечно нет! Боже, как ты могла такое подумать?

– Значит, только про таблетки? И про то, что ко мне забрался грабитель, а потом еще парочка деталей, чтобы Нильссон точно понял, что мне нельзя доверять?

– Нет! Все не так! – Бен подошел к выходу на террасу, а затем повернулся ко мне, ероша волосы. – Просто… черт, все как-то сорвалось с языка. Не знаю как. Он умеет вытягивать.

– Ты ведь журналист, черт возьми! Не мог просто сказать «без комментариев»?

– Без комментариев, – простонал он.

– Ты не представляешь, что ты наделал.

– О чем ты?.. Погоди-ка, мне надо выпить кофе. Будешь?

Хотелось послать его куда подальше, но я и сама не отказалась бы от кофе.

– С молоком, без сахара, все верно?

– Да.

– Некоторые вещи не меняются, – хмыкнул Бен, наполняя кофеварку чистой водой и вставляя в нее кофейную капсулу.

Я бросила на него гневный взгляд.

– До хрена всего изменилось! Как ты мог все ему рассказать?

– Я… я не знаю. – Бен снова взъерошил свои непослушные волосы, дергая их у корней так, будто мог вытащить из головы какое-то оправдание. – Нильссон поймал меня в коридоре, когда я возвращался с завтрака, сказал, что беспокоится за тебя – из-за какого-то там шума ночью, – а у меня было похмелье, и я все никак не мог понять, о чем это он. Сначала подумал, что он говорит про грабителя. Но он вдруг начал твердить, что ты сейчас очень ранима… Боже, Ло, прости, я ведь не сам постучался к нему в дверь, распираемый желанием поговорить. Что он вообще имел в виду?

– Неважно.

Бен подал мне кружку. Кофе был слишком горячим, и я поставила чашку на колени.

– Важно. Ты явно чем-то ошеломлена. Прошлой ночью что-то случилось?

Почти всем своим существом, процентов на девяносто пять, я хотела послать Бена Говарда куда подальше и сказать, что, разболтав Нильссону все о моей личной жизни, он потерял мое доверие. К сожалению, оставшиеся пять процентов были особенно настойчивы.

– Я…

Может, если поделиться с Беном, он предложит что-нибудь, о чем я раньше не подумала? Как-никак репортер, причем, увы, довольно уважаемый. Сделав глубокий вдох, я пересказала Бену все то, о чем ночью говорила Нильссону. Я так хотела, чтобы он мне поверил, что бормотала неясно и сбивчиво.

– Она была там! – закончила я. – Ты должен мне поверить!

– Эй, эй! – Он изумленно посмотрел на меня. – Конечно, я тебе верю.

– Правда? – Я с удивлением отставила чашку с кофе на стеклянный столик. – Ты мне веришь?

– Конечно верю. Ты никогда ничего не выдумывала.

– А Нильссон не верит.

– Я понимаю, почему он не хочет тебе верить, – сказал Бен. – Преступления на круизных лайнерах – это всегда мутная история.

Я кивнула. Как и любой журналист, пишущий о путешествиях, я знала о множестве слухов вокруг круизных кораблей. Не то чтобы владельцы лайнеров больше связаны с преступным миром, чем любые другие предприниматели из сферы туризма, просто преступлениям, совершенным в море, всегда присуща некоторая неясность.

«Аврора» не из тех судов, напоминающих плавучие города, о которых я писала, однако в международных водах ее правовое положение тоже было сомнительным. Даже подтвержденные случаи исчезновения людей иногда удается замять. Когда не ясно, к чьей юрисдикции относится дело, расследование зачастую вешают на службу безопасности судна, а они, будучи работниками компании, даже при желании не могут поднять суматоху.

Несмотря на духоту каюты, мне вдруг стало холодно. Я пришла к Бену, чтобы разнести его в пух и прах и удовлетворенно хлопнуть дверью, но никак не ожидала от него поддержки.

– Больше всего меня волнует… – медленно произнесла я.

– Что? – прервал он мое молчание.