чем в семидесяти милях от моря. «Вот оно», – говорили мне. Как будто море – нечто вроде огромной устрицы на блюде, какую можно заказать в любом ресторане мира, и вкус будет тот же самый. Я выходила из машины, вытягивалась на песке, вдыхала воздух. Море. Но не то. Совсем другое море.

Начнем с того, что везде своя география. Где торчащий слева серый палец водонапорной башни, а ниже – серповидная песчаная (или каменная?) коса? И где далеко справа, на самом конце мыса, тюрьма на Оленьем острове? Знакомая мне дорога петляла между волнами: с одной стороны был океан, с другой – залив, а на полпути – дом бабушки: залитый солнцем и отблесками моря, он выходил окнами на восток.

Я до сих пор помню номер ее телефона: Океан 1212-W. Я называю его оператору из моего дома на тихой стороне залива, как заклинание, как прекрасное словосочетание, почти ожидая, что из черной раковины телефонной трубки, как из раковины моллюска, вместе с «алло» бабушки донесутся шелест и шепот моря.

Итак, дыхание моря. И еще огоньки в нем. Может, это огромное светящееся животное? Даже с закрытыми глазами я сквозь веки ощущаю мерцание, идущее от зеркальных пауков. Я лежу в водяной колыбели, и морские вспышки проникают сквозь щели в темно-зеленых ставнях – они играют, танцуют, иногда замирают и подрагивают. Во время послеобеденного сна я стучу ногтем по полому латунному остову кровати, прислушиваясь к извлекаемой музыке, а однажды в приступе жажды открытий тем же любопытным ноготком я проделала в новых розовых обоях дыру, открыв часть голой стены. За это меня отругали и даже отшлепали, и только дедушка спас меня от домашних фурий, уведя на долгую прогулку по грудам перекатывающихся и ускользающих пурпурных камней.

Моя мама родилась и выросла в одном из омытых морскими волнами домов; она помнила дни кораблекрушений, когда жители города бродили, как на рынке, среди выброшенных на берег вещей, разглядывая чайники, рулоны мокрой ткани, одинокий башмак. Но она не помнила, чтобы когда-нибудь видела утонувших моряков. Те, похоже, отправлялись прямиком к Дейви Джонсу[35]. И все же море могло принести что угодно. Я на это надеялась. Мне часто попадались куски коричневого и зеленого стекла, реже – синего и красного. Осколки фонарей с погибших кораблей? Или пивных бутылок? Или бутылок из-под виски? Кто знает.

Думаю, море поглотило дюжины чайных сервизов, смытых с лайнеров или брошенных в волны несчастными невестами. Я собрала целую коллекцию фарфоровых осколков с ободками из птиц, дельфиниумов или маргариток. Ни один узор ни разу не повторился.

Но однажды берег моря навсегда изменился для меня. Был жаркий апрельский день. Я сидела на теплой, начищенной до блеска ступеньке крыльца бабушкиного дома и смотрела на глинобитную стену с пестрым орнаментом из камешков в форме яиц, выложенных веером ракушек и цветных стеклышек. Мама лежала в больнице. Она была там уже три недели. Я пребывала в дурном настроении, ничего не хотела делать. Мамино предательство перевернуло мой мир. Как она, любящая и преданная, могла вот так запросто меня оставить? Бабушка что-то напевала себе под нос и месила тесто, с трудом скрывая возбуждение. Но, будучи австрийкой и представительницей викторианской эпохи, молчала, поджав губы. Наконец она немного оттаяла. По возвращении мамы меня ждет сюрприз. Приятный сюрприз. Мама привезет… малыша.

Малыш. Ненавижу малышей. В течение двух с половиной лет я была центром нежной вселенной, но теперь земная ось сместилась, и я ощутила полярный холод. Выходит, я отойду на второй план, стану музейным экспонатом. Малыш!

Даже дедушка на застекленной веранде не мог избавить меня от черной тоски. Я отказывалась прятать его трубку в фикусе, превращая его в трубочное дерево. Тогда он отправился на прогулку, опечаленный, но насвистывая какую-то мелодию. Я видела, как он огибает холм с водонапорной башней и становится все меньше, следуя своим обычным маршрутом вдоль моря. Ларьки с мороженым и хот-догами были еще закрыты, несмотря на теплую весеннюю погоду. Лирическое посвистывание деда звало меня к приключениям и смене настроения. Но я этого не хотела. Пестуя в себе обиду, уродливую и колючую, вроде морского ежа, я поплелась в сторону тюрьмы, куда мне ходить было запрещено. Отстраненно, словно со звезды, я холодно и отрешенно ощущала раздельность всего сущего. Кожа была моей стеной: я – это я. Камень – это камень. Моя восхитительная связь с другими вещами этого мира оборвалась.

Прилив пошел на убыль, засасывая сам себя. Я как изгой стояла на берегу среди сухих черных водорослей, твердыми семенами которых любила щелкать, среди выеденных половинок апельсинов и грейпфрутов и обломков ракушек. Неожиданно я вдруг по-новому увидела моллюсков: морской черенок, сказочный кораблик (наутилус), мидии, устрицы в сером кружеве (в них никогда не было жемчужин) и крошечные белые рожки мороженого. Всем известно, где можно найти самые лучшие раковины – на краю последней волны, испачканные дегтем. Я равнодушно подняла жесткую розовую морскую звезду. Она лежала на моей ладони как ее забавный двойник. Иногда я помещала морскую звезду в банку из-под варенья и наблюдала за тем, как она отращивает утраченные лучи. Но в тот день, ужасный день рождения еще одного существа, моего соперника, другого человека, я швырнула звезду на камень. Пусть умирает. У нее нет мозгов.

Я ударила носком по круглым тусклым камням. Им было все равно. Они ничего не заметили. Наверно, они были счастливы. Море вальсировало, уходя в никуда, в незримое небо: разделительная линия в тот тихий день была почти неразличимой. На уроках в школе я узнала, что море окутывает земную выпуклость синей оболочкой, но знания у меня почему-то никогда не соединялись с тем, что я видела: вода до середины неба, словно плоская стеклянная завеса; улитки пароходов на горизонте. Мне казалось, они вечно кружат там. Но что дальше? «Испания», – сказал Гарри Бин, мой друг с совиными глазами. Скудная карта моего сознания не могла это принять. Испания. Мантильи, золотые замки и быки. Русалки на скалах, сундуки с драгоценностями – фантастика. Кусочек которой всепоглощающее и постоянно перемалывающее море могло в любую минуту выбросить на берег. Как некий знак.

Знак чего? Избранности и особенности. Знак того, что мне не всегда быть изгоем. И я увидела этот знак. Из глубины выброшенных на берег все еще сверкавших мокрых водорослей с острым морским запахом торчала маленькая коричневая рука. Чьей она могла быть? Чьей бы мне хотелось, чтоб она была? Русалки, испанской инфанты?

Это оказалась обезьяна. Не настоящая обезьяна, а выточенная из дерева. Тяжелая от воды, испачканная смолой, она сидела на корточках на своем пьедестале, далекая и царственная, с длинной мордой,