Эти двое бродили по городу, теперь совершенно спокойно беседуя на любую тему. Они стали настолько неразлучны, что Сильвана, бывшая прежде ближайшей подружкой Амарии, получила отставку и с досады стала распускать сплетни о том, что ее бывшая подруга и «этот дикарь» что-то уж больно близки. В общем, за это время болтать языком явно научился не только Сельваджо. Впрочем, ни он, ни Амария ничего об этих сплетнях не знали, оба чувствовали себя в обществе друг друга совершенно свободно и вели себя как брат и сестра, пока в один прекрасный день «сестрица» вдруг не увидела «братца» в совершенно ином свете.

Это случилось однажды утром, когда Амария случайно подсмотрела, как Сельваджо моется во дворе. Сняв рубаху, он окунул голову в бадью с ледяной водой, а потом поднял бадью и окатил всего себя с головы до ног. С волос у него ручьями текла вода, под кожей перекатывались хорошо развитые мускулы. Амария с особым чувством рассматривала его шрамы от только что заживших ранений и переплетающиеся у него на теле синие вены, похожие на картографическое изображение какой-то реки. Вдруг Сельваджо, словно почувствовав ее взгляд, поднял голову и сквозь капавшую с волос воду посмотрел на нее. Взгляд у него был какой-то особый, пронзительный, горячий и одновременно вопросительный. Зимнее солнце сразу по-весеннему вспыхнуло у него в глазах, и они стали ярко-зелеными, как молодая трава. Амария тут же отступила в глубь темного дверного проема, под надежную защиту родного дома, и до боли прикусила губу. Жар бросился ей в лицо, сердце билось так, словно готово было выскочить из груди, она едва держалась на ногах от внезапно охватившего ее странного волнения.

— Может, мы все-таки немного побеседуем, синьора? Ведь уже столько сеансов прошло у нас в полном молчании.

Бернардино говорил чистую правду. Симонетта и впрямь молчала вот уже три дня подряд, сидела, точно воды в рот набравши, и взгляд ее прекрасных холодных глаз казался ему похожим на взгляд ястреба, вызывая в его душе некоторую тревогу. Уже позади был тот лихорадочный этап, когда делается набросок углем, и тот страстный период подбора цветов, во время которого художнику требуются полная тишина и сосредоточенность. Теперь Бернардино работал в основном над светотенью и всевозможными мелкими деталями, а на этой стадии работы он обычно весьма охотно болтал с натурщицами. В общем, он считал, что сейчас как раз самое время для разговоров, которые раньше были ему совершенно ни к чему. Разумеется, когда начнется работа над лицом — а лицом он занимался всегда в последнюю очередь, — Симонетте придется помолчать. Бернардино прекрасно знал, что невозможно поймать то или иное конкретное выражение губ или глаз, если лицо будет слишком оживленным, будет постоянно меняться. Но сейчас, пока он выписывает складки на ее одеянии, легкая, ни к чему не обязывающая беседа могла бы значительно скрасить те долгие часы, которые он проводил за работой. Однако Симонетта в ответ на предложение художника лишь глянула на него с нескрываемым презрением и промолчала.

Вздохнув, Бернардино бросил кисть. Что ж, ответ он получил, но сдаваться был не намерен. Он потянулся, зевнул, показывая ей свой розовый язык и белые зубы, и она подумала: скалится, как дворняжка!

— Ладно. Тогда я, пожалуй, ненадолго схожу в таверну. Раз ты, драгоценная синьора, со мной разговаривать не желаешь, я поищу тех, кто это сделает с удовольствием. Но очень тебя прошу, ни в коем случае не вставай с места и даже не шевелись, пока меня не будет, хорошо? — И он двинулся прочь по нефу, звеня в кармане монетами.

Ее монетами! Симонетта чуть не вскочила, так она была потрясена этой наглостью, невольно нарушив свое молчание.

— Как это «сходишь ненадолго»? Что же мне так и сидеть не шевелясь?

Он обернулся на ходу, но не остановился, а просто сделал несколько шагов задом наперед, продолжая при этом говорить.

«Может, он споткнется и расшибет себе башку?» — сердито подумала Симонетта.

— Ненадолго значит ненадолго. Не тревожься, синьора, я скоро вернусь, но надо же мне хоть немного с людьми пообщаться. А ты, уважаемая синьора, готовься к тому, что наши сеансы могут немного затянуться, если ты будешь столь же упорно изображать немую. А впрочем, как я уже сказал, не тревожься: до полуночи мы тебя непременно доставим домой. — И он снова двинулся к дверям.

— Погоди! — крикнула Симонетта. Она была в бешенстве, ни в коем случае не собираясь позволить ему продолжать эту пытку, и буркнула еле слышно: — Хорошо, мы будем беседовать, если уж тебе, синьор, это так необходимо.

Бернардино нарочитым движением приставил руку к уху, делая вид, что не расслышал ее.

— Что-что? — И он снова сделал несколько шагов к дверям.

Симонетта судорожно вздохнула и повторила, немного повысив голос:

— Я сказала, что мы будем с тобой беседовать, синьор, коли ты так хочешь.

Бернардино вернулся, сел и снова взялся за кисти.

— Вот и прекрасно. — Он выжидающе посмотрел на нее, чуть приподняв бровь.

— О чем же ты хочешь со мной говорить? — спросила Симонетта с надменным спокойствием.

— Хмм… — Он подпер голову рукой в притворной задумчивости. — Трудно сказать, ведь в данном случае разговор наверняка получится неестественным.

— Что значит, в данном случае?

— В данном случае, то есть когда люди испытывают друг к другу особые чувства.

— Какие же, например?

— Ну, я имел в виду, разумеется, ненависть. Ведь ты, синьора, меня ненавидишь, так? Вряд ли я мог иметь в виду какие-то иные особые чувства.

Пожалуй, в эту минуту Симонетта действительно по-настоящему его ненавидела, однако воспитание заставило ее воздержаться от хлесткого ответа.

— Возможно, нам стоит продолжать беседу следующим образом, — улыбнулся Бернардино. — Сперва ты, синьора, задаешь мне вопрос. Но учти, вопрос должен быть интересным! А потом свой вопрос задаю я. Но каждый обязан отвечать правдиво.

— Да ты, синьор, просто не в своем уме!

— Так, может, мне все-таки лучше пойти в таверну?

— Нет-нет! Но кто же первым начнет этот нелепый допрос?

— Если угодно, можешь начать ты. Ведь даме полагается всегда оказывать предпочтение, даже если это простая натурщица.

И Симонетта опять с огромным трудом заставила себя остаться на месте, хотя больше всего ей сейчас хотелось вскочить и убежать. Она попыталась отыскать вопрос покаверзней, но разум отказывался ей повиноваться.

— Скажи, синьор, откуда ты родом?

— О, Симонетта! До чего скучное начало! Ведь я же предупредил: вопрос должен быть интересным. Ну хорошо, раз вопрос задан, то я отвечу: из селения Луино, что на берегу озера Маджоре. Теперь моя очередь. Почему тебе вдруг так понадобились деньги?