— Кто?

— Царица Тамара.

— Глупости!

Баженов взбил подушку, положил на кровать.

Влюблена, Ллешка. Ты бы видел, какими она смотрела на тебя глазами, когда ты что-то читал ей у шкафа.

— Выдумщица!

Баженов взял жену на руки, отнес на кровать, заботливо прикрыл одеялом.

— Спи. Я немного поработаю.

Он зажег настольную лампу и сел за свой письменный стол.

14

Над лесом поплыл тягучий звон колокола. Оксана с размаху вогнала острый топор в красный ствол сосны.

— Обед, ребята! Хельвочка, хватит махать топориком!

— Оксана, убери топор. Сосна клейменная. Увидит лесничая, влетит нам по первое число.

— А я Самоцветихи нисколечко не боюсь, — задорно отозвалась Оксана на замечание подруги. — Нехай ее Куренков боится. Мастер дрожит перед лесничихой. Дрожит и очей с нее не сводит. Приворотным зельем опоила его Самоцветиха. Трава есть такая: любисток называется. — Оксана рассмеялась, показывая белые крепкие зубы.

— Выдумываешь, Оксанка. А топор убери. Зачем поранила дерево?

— А, ну ее к бесу, твою царицу Тамару. Ходит по лесу, к людям придирается: «Сучья не пожгли, пни высокие оставили, молодняк смяли».

Оксана выдернула топор. На землю посыпались красноватые кусочки коры. К девушкам подошли Тойво и Иван, сели с ними под сосной обедать. Тойво наливал из термоса кофе, а Хельви угощала товарищей калитками. Иван съел половину буханки хлеба с изрядным куском сала и завалился спать.

За просекой стоял сплошной сумеречный ельник с зубчатыми вершинами. На взгорье сонно дремал величавый красный бор. Над ним в высоком небе гуляло солнце. Молодежь расположилась на отдых в глубине лесосеки. Раскаленные лучи солнца пробивали лесной полог. Пахло лесными травами, звонко перекликались невидимые птицы. На поляне, под густыми листьями, Оксана нашла сладкие и нежные ягоды земляники. Тойво сорвал ландыш, дал цветок Хельви. Сияющие глаза девушки ласково поглядели на Тойво. По лицу ее бродила смутная улыбка. Оксана подсела к подруге.

— Как вспомню нашу Украину, Хельвочка, аж сердце заболит. Сколько ж у нас в селе садов! Возле нашей хаты — вишневый садок. Ты бачила, Хельви, як вишня цветет? На всех веточках густо-густо белые цветы. А пахнет как! Идешь по саду, аж голова кружится.

— Договор кончится, уедешь домой, Оксанка?

— Ага! — мотнула головой Оксана и легла на траву. Солнечные зайчики заскользили по смуглому лицу девушки.

Не видела никогда Хельви, как цветут вишневые сады на Украине, не выезжала она из Карелии никуда за всю свою двадцатилетнюю жизнь, но кажется ей, что краше родного края ничего нет на свете. И Тойво так думает. Она не спрашивала его, но она знает. Хельви посмотрела долгим и влюбленным взглядом на Тойво, лежавшего под рябиной. Спит. Усталость сморила и Хельви. Прилегла она возле Оксаны и задремала.

Неожиданно, словно из-под земли, вырос Куренков. Комбинезон на груди распахнут, кепка сдвинута на затылок, на квадратном лбу застыли капельки пота.

— Загораете, рябчики? Обед кончился пять минут назад. Лес вались по щучьему велению… А на собрании руками махали: мы, де, утрем нос бригаде Савинкова. Эх, вы! Глядите, как бы у самих не оказалось под носом мокро.

— Мы не слыхали сигнала, Михайла Кузьмич. В колокол не звонили, — оправдывалась Оксана, незаметно толкая ногой храпевшего Ивана.

— В царь-колокол вам звонить, что ли? — Куренков одной рукой поднял Ивана и поставил его на ноги. — Просыпайся, Иван-царевич. Жар-птицу упустишь.

Молодежь живо заняла свои места.

— Темпы, рябчики! Давай темпы! Шевелитесь, ребятишечки.

Тойво включил ток, пила плавно и послушно врезалась в мякоть ели. Вот ветви ели, отягченные смолистыми шишками, тревожно зашелестели, и дерево, словно не желая расстаться с синевой небес, медленно покидая высоту, рухнуло на землю, обрызгав траву зеленым хвойным дождем. Тревожно качает вершиной белоствольная красавица-береза. Стальная пила Тойво коснулась атласной коры, из-под топора Ивана брызнул березовый сок. Медленно, словно не веря, что жизнь ее кончена, береза падает. Пышная листва дрожит, трепещет.

— Чистая работа! — похвалил Куренков.

Голубоглазый Тойво, с нежным, как у девушки, цветом лица, ловко управляется с тяжелой пилой. Он не делает ни одного лишнего движения. Полминуты, три четверти, минута, и могучие деревья уже не жители лесного края, а обыкновенная деловая древесина. Шумит, гудит зеленый цех, редеет делянка. Все шире небо над лесом, все больше на лесосеке света, и на землю, всегда покрытую густой тенью, впервые падают солнечные лучи. Стараются молодые лесорубы. Бойко стучат острые топоры подруг. С урчаньем ползет трактор Пети Захарова, с ласковой кличкой «котик», волоча пачку хлыстов к эстакаде, на узкоколейке нетерпеливо кричит воткинский паровозик, притащивший порожняк на верхний склад. «Да-вай ле-е-ес!» На гудки паровоза бор отзывается многоголосым эхом. Испуганная шумом кукушка летит в дальний лес, где нет людей, чтобы в тишине тосковать о своем одиночестве.

Куренков успел побывать на участке второй бригады и опять вернулся на делянку Тойво. Лесная косовица идет успешно. Покорно валятся лесные великаны, подминая под себя хрупкую поросль. Делянка заметно редеет. «Рябчики» Куренкова давали темпы. Неустанно стрекотала пила Тойво, ухала земля под ударами валившихся деревьев, дробно и звонко перекликались топоры сучкорубов. Участок Куренкова шел в леспромхозе первым. Куренков был болезненно самолюбив, и когда его обгоняли «дружки-мастера», он чаще, чем обычно, наведывался на их участки, внимательно присматривался к работе, учил своих лесорубов новым приемам валки, обрубки сучьев, обсуждал с ними, как экономить время, наращивать темпы в работе. Его участок незаметно подтягивался и вновь вырывался вперед. В такие дни Куренков был особенно щедр, и вся его зарплата и премия, что составляло довольно круглую сумму, уходила на «пиры», куда приглашались «мастера-дружки», которые откровенно завидовали ему. У Кузьмича, мол, тракторы не выходят из строя, рабочие не прогуливают. Любомиров ему благоволит. К нему и парторг на участок чаще наведывается, и председатель рабочкома, и главный инженер. Куренков любил выпить, но на работу приходил всегда вовремя, трезвым и требовал от лесорубов порядка и дисциплины. К бригаде Тойво он питал отеческую нежность. «Рябчики» его никогда не подводили.

Не видел за деревьями Куренков, как с тыла приближалась к его делянке Анастасия Васильевна. Она шла по вырубке. Кучи веток, кроны сосен, как отрубленные гигантские головы с пышной шевелюрой, сломанные рябиновые кусты и, куда ни глянь, раздавленные сосенки и елочки. Зачем понадобилось лесорубам так зверски уничтожать молодняк? Ох, этот Парфенов! Не проследил вовремя за работой лесозаготовителей. И как у него поднялась рука принять такую вырубку? Крепко сжала рот Анастасия Васильевна, недобро сверкнули зеленые глаза из-под нахмуренных бровей.

Куренков заметил лесничую. Рука мастера машинально подтянула застежку «молнию» на комбинезоне. «Эх, не вовремя идешь сюда, моя желанная! — беспокойно подумал он. — Лучше