подвел разгрузочные тросы под хлысты, прицепил их к крюкам полиспаста, открыл стойки и дал сигнал лебедчику: «Все в порядке. Можно переваливать хлысты со сцепа на площадку». «Лавизи», «Руотси», «Иванов» — читал Баженов надписи на хлыстах: это бригады. На площадке лежит сосна, в диаметре не меньше метра. Сосне лет триста. Старый мастер ворчит, толкая древнюю старуху ногой: «велика Федора, да дура». Сердцевина у сосны гнилая.

— Куренковский лес. Гонит Кузьмич без остановки, — сказал мастер, когда на площадку покатились хлысты с очередного сцепа. — Каков мастер, такова и работа.

— А это что? — Баженов тронул носком сапога сосновый ствол, на рыжей коре которого чернела цифра «32». — Да ведь это клеймо лесничества. Куренков рубит семенники. Нехорошо. — Баженов записал в блокнот: «Непременно поговорить с Куренковым». Что сказала бы Анастасия Васильевна, если бы увидела на транспортере клейменную сосну? Ему вдруг захотелось увидеть ее, поговорить, рассеять свою тоску.

Медленно ползет цепь транспортера. Откатчики скатывают распиленный хлыст на ленту. Приемщица быстро измеряет диаметр плывущего мимо нее хлыста, смоляным мелком пишет на нем цифру, а ее сотрудница торопливо записывает под ее диктовку: «Метровый баланс восемь, гидролес сорок четыре, строительный двадцать два»… Руки приемщицы так и мелькают. Зевать не приходится. «Ей, вероятно, и во сне видится транспортер, древесина, черные цифры» — подумал Баженов, наблюдая за работой бракера. Приемщица была хороша собой, с ладным станом, в аккуратной спецовке и в сапогах со стальными подковками. Она на мгновенье подняла на него глаза цвета спелого терна и опять занялась своим делом.

Баженов вышел за высокие, распахнутые ворота склада. На том берегу — за полноводной рекой — усадьба лесничества. Он машинально направился к мосту. Розовый свет на домах Заречья, голубиная стая в бледном, чистом небе, вечерняя тишина. Навстречу Баженову шла женщина. Он узнал ее издали.

— Мне очень хотелось встретить вас, поговорить…

Анастасия Васильевна смотрела на Баженова с изумлением.

Он сказал то, что она приготовилась сказать ему.

Они пошли по полотну узкоколейки. За рекой садилось солнце. Небо на западе полыхало розовым заревом. Река покрылась сиреневыми и золотыми красками. Анастасии Васильевне казалось, что такого чудесного вечера никогда еще не было.

— Как ваша машина, Алексей Иванович?

— Забросил, все забросил. Не могу спокойно думать, работать… Зачем она увезла Генку? Я так просил оставить мне сына.

— Позовите ее обратно, — тихо сказала Анастасия Васильевна, терзая в руках рябиновую ветку.

— Не приедет. Звал, просил… Не отвечает на письма.

Анастасия Васильевна молчала и думала о Нине: «Ей счастье дается легко, поэтому она не дорожит им».

Закат погас. От леса потянуло сыростью. В Заречье, надрываясь, пел пьяный: «Реве та стогне Днипр широкий». «Ю-хи-им! Ю-хи-им!» — звал женский голос за рекой, и ему вторило эхо. Пьяная песня оборвалась.

— Может, я во всем виноват… — покачал головой Баженов.

Руки Анастасии Васильевны оборвали последний лист на ветке рябины.

— Она, а не вы во всем виноваты, — с трудом сказала Анастасия Васильевна, не поднимая на него глаз.

До диспетчерской будки они шли молча. Песок хрустел под ногами. Загудели рельсы узкоколейки, задрожало полотно. Из лесу выплыли две светлые крупные звезды. Паровоз с натугой тянул нагруженные древесиной платформы. Из паровозной будки показалась голова Куренкова. Мастер пристально, во все глаза смотрел на стоявших у обочины Баженова и Анастасию Васильевну, смотрел до тех пор, пока платформы не закрыли их. У диспетчерской поезд остановился. «Давай на четверту-ю!»— недовольно прокричал стрелочник. Паровоз выпустил свистящую струю пара и двинулся к складу.

— Сыро становится. Возьмите мой плащ.

Баженов заботливо набросил плащ на плечи Анастасии Васильевны.

В усадьбе лесничества они сидели на скамейке. Баженов рассказывал о своей прошлой студенческой жизни. Трудное было время, но хорошее. Он оживился, повеселел.

— А знаете, что написал мне мой бывший курсант. У него не все ладно в работе. «Алексей Иванович, вы меня покрепче поругайте, чтобы я не раскисал». Я подумал: кто бы меня поругал?

— Я могу вам оказать эту услугу, — улыбнулась Анастасия Васильевна и, сменив шутливый тон на мягкий и упрекающий, добавила — Зачем вы забросили чертежи машины? У вас так хорошо шло. Возьмите себя в руки.

Баженов задумчиво посмотрел на нее.

— Да, пожалуй, пора за дело.

Он попрощался и ушел. Анастасия Васильевна сидела на скамейке, спрятав руки в рукава шерстяной кофточки, чувствуя, как обливает холодной сыростью ее тело.

— Как я ей завидую! — сказала она тихо, с болью. — Ее здесь нет, а я ревную не меньше…

Матвеевна поставила перед дочерью кувшин с горячим топленым молоком.

— Небось, зазябла, сидевши? — осторожно начала старуха.

Анастасия Васильевна не ответила. Мать налила себе молока в чашку с синими разводами и заговорила не торопясь.

— Давеча в магазине была. Завмаг в три погибели перед директоршей и Стрельцовой. Стрельцова поглядела на меня и усмехнулась. Змея подколодная!

— Не обращай на них внимания, мама, — рассеянно сказала Анастасия Васильевна.

— Враг она тебе, Настенька, первейший. Опасаться ее надобно. Коли бы не ее язык, на поселке не болтали бы про тебя… — Старуха запнулась.

— Что, мама? — жестко спросила Анастасия Васильевна в упор.

— Бабы болтают… про тебя и главного. Часто, мол, вместе.

Анастасия Васильевна усмехнулась.

— Не сердись, Настенька. Обидно мне за тебя.

— Пусть болтают, что хотят. Ты, мама, не расстраивайся. На чужой роток не накинешь платок.

Матвеевна огорченно вздохнула.

— Господи, чего людям от нас надо? Живем мы тихо, никого не трогаем. Шла бы ты, Настенька, замуж. За мужем, что за каменной стеной. Верная защита, и кормилец верный.

— Где такого найдешь? — рассмеялась Анастасия Васильевна.

«Есть такой человек, — подумала старуха. — Не шибко образованный, как твой инженер, да зато свободный, верный человек». Но сказать дочери не набралась храбрости. Засмеет.

— Одно скажу тебе, доченька: чужая шуба — не одежа, чужой муж — не надежа. Любить чужого мужика — себя губить.

Анастасия Васильевна встала из-за стола.

— Разбуди меня, мама, в шесть утра.

Баженов долго сидел над чертежами. Уснул на диване, не раздеваясь. Всю ночь ему снился сын.

В конце недели в лесничество пришла необычная почта из Петрозаводска: Карельский филиал Академии наук приглашал лесничую на совещание ученых. Удивленная и обрадованная, Анастасия Васильевна немедленно начала собираться.

— Мою Настю в Петрозаводск к ученым пригласили на заседание, — гордо объявила с порога Матвеевна, придя в избушку Парфенова.

Но тот не преминул отравить радость старухи:

— Нашла, чему радоваться! Что твоя дочь поймет? Ты знаешь, мамаша, что такое академия?

— Ох, и недобрый же ты человек, Гаврила, — укоризненно покачала головой Матвеевна. — Такие люди, как ты, без радости живут и помирают прежде времени.

В