публицистике и генетически связанные (своей возвышенной страстностью) с художественным миром романа «Взгляни на дом свой, ангел» – со всем тем, что любил отец Юджина, каменотес Оливер Гант – с театрально-бурными проявлениями чувств, громогласными тирадами, эффектными преувеличениями, воем огня в камине, Шекспиром.

«Но, по крайней мере, мистер Вулф понимает, что он еще ни в коем случае не законченный романист, – вкрадчиво нашептывал Вулфу тот, кто имел обыкновение возникать как из-под земли. – Самым вопиющим свидетельством его неполноценности является тот факт, что до сих пор одна неотъемлемая часть художника существовала не в мистере Вулфе, а в Максвелле Перкинсе. Организующая способность и критический ум, которые были применены к книге, пришли не изнутри художника, не из художнического чувства формы и эстетической целостности, а из офиса “Чарльз Скрибнерз санз”».

Как бы заботясь о писательской судьбе Томаса Вулфа и сочувствуя его стремлению к совершенству, мистер Соперник подсказывал ему правильный путь:

Можно только уважать мистера Вулфа за его решимость реализовать себя на высшем уровне и не довольствоваться ничем, кроме величия. Но как бы ни был полезен гений в сочинении романов, самого по себе его недостаточно – его никогда не было и не будет достаточно ни в одном искусстве. По крайней мере, гениальность должна быть подкреплена умением придавать материалу форму, простым умением обращаться с инструментами. Пока мистер Вулф не разовьет мастерство, он не станет тем важным писателем, каким он сейчас считается. Чтобы стать великим писателем, он также должен созреть в своих эмоциях, обрести способность глубже, чем сейчас, проникать в характер героя, и он должен научиться надевать корсет на свою прозу. Еще раз: его собственная кузница – единственно возможное место для этих усовершенствований – они не могут происходить в офисе какого-либо редактора, которого он когда-либо знал.

Начавшееся после публикации статьи «Гения недостаточно» обрушение всех основ, на которых держались писательская судьба и сама жизнь Вулфа, происходило с чрезвычайной стремительностью – словно рок, воплощенный в ничтожестве, старался исключить возможное спасение, требовавшее от вулфовского ангела-хранителя немало деликатных усилий и времени.

Ангелу-хранителю Вулф отправил 15 декабря 1936 года письмо. Оно было очень пространное: психологически Вулфу требовалось опьяняющее многословие, чтобы не чувствовать душевной боли от сформулированных в этом послании новых принципов, касающихся его писательской жизни и отношений с Максвеллом Перкинсом.

Сообщив, что он вступает в «главное творческое сражение» своей жизни, то есть пишет новую книгу, Вулф не только заявил Перкинсу, что он не может ему «ничего показать, ни о чем посоветоваться», но и прибегнул к крайне жестким выражениям, объясняя причины этого: «Мне становится не по себе при мысли о том, что идеи, вдохновение, которые посещают нас, может быть, один раз за всю жизнь, могут погибнуть в зародыше из-за холодного, безразличного, пугливого догматического отношения, порожденного Вашим консерватизмом».

Многим прекрасным вещам уже и случилось погибнуть по вине Перкинса, утверждал Вулф. «Очень многое из того, что я хотел бы иметь опубликованным, так и не увидело свет. <…> Не собираясь осуждать ни Вас, ни устоявшиеся издательские каноны, я скажу лишь одно: кое-что из написанного мною и отвергнутого Вами все же следовало напечатать».

Окутанные густой паутиной слов о благодарности за дружбу, о «странном» и «загадочном» согласии их душ, главные положения послания, ради которых оно и писалось, были твердыми, как скала.

Вулф объявлял, что отныне он будет сам, без Перкинса, принимать все творческие решения. Будет писать так, как сочтет нужным. И никому не позволит править и сокращать себя. Книги он будет издавать лишь в том виде, в каком сам захочет представить их публике. Он не потерпит вмешательства в свой художественный мир «посторонних». Семилетнее подчинение Перкинсу, как трактовал теперь Вулф, было ошибкой. Он давно чувствовал и отмечал «нарастающее расхождение» между ними:

Вспоминая прошлое, я прихожу к выводу, что, хотя мой «Ангел» порадовал и удовлетворил Вас, Вы все-таки и тогда сильно побаивались его публикации, вынашивая надежду – надежду искреннюю, отмеченную убеждением, что все это в моих же интересах, – что время сделает меня более консервативным и традиционным, менее горячим. Пожалуй, я никогда так не ошибался за эти семь лет, когда уступал, поддавался этому воздействию. Ошибался, ибо, поддаваясь, я изменял своей цели, отклонялся от направления, в котором двигался, не слушал голос своего творческого и человеческого «я».

Голос Де Вото, конечно, не переставал звучать в голове Вулфа, пока он писал Перкинсу уничижительное письмо. И хотя имя врага не упоминалось, письмо было наполнено отсылками к злосчастной статье – к тем заявлениям, которые, как писал Вулф, «делались с целью причинить мне вред». Он признавал, что цель эта «в какой-то степени достигнута». У него не было никаких заблуждений. Он ясно видел в писаниях Де Вото «злой умысел». Но предотвратить трагическое развитие своей судьбы он уже не мог. Дьявольская машина, топливом для которой служила взрывная смесь из зависти ничтожества и уязвленной гордости художника, не останавливалась.

В марте 1937 года Вулф разослал американским издателям циркулярное письмо. Он озаглавил его так, чтоб подчеркнуть свой разрыв с издательством «Чарлз Скрибнерз санз» и Максвеллом Перкинсом: Всем издательствам (кроме издательства «Скрибнерз»).

Вулф объявил, что отныне он «более не связан никакими финансовыми, договорными или личными обязательствами ни с одним издательством»; что в настоящее время он работает «над самой значительной из своих книг» и ищет для нее и для дальнейшей совместной работы нового издателя, но при этом он заранее предупреждает, что не пойдет «ни на какие компромиссы» и будет «добиваться максимальной свободы» в осуществлении своих замыслов.

Зоркая и неистощимая интуиция Вулфа, приоткрывая последствия сделанного шага, не давала ему покоя. В сентябре того же года он обрисовал свое состояние в письме к Шервурду Андерсену так: «Мой разлад со “Скрибнерз” серьезен и, увы, непоправим. Попробую найти для себя другое издательство, если, конечно, получится. Все это причинило мне невыразимые муки, затронуло меня до глубины души, – подобные встряски всегда выбивали меня из колеи, а эта чуть не убила <…> Я порвал с людьми, с которыми был связан прочными узами, с которыми сроднился, и теперь не знаю, как восстановить отношения, как преодолеть эту страшную пропасть».

Пропасть расширялась неумолимо. Другое издательство объявилось очень скоро. Переговоры Вулфа с Эдвардом Эсвеллом – главным редактором издательства «Харпер» (Harper & Brothers Publisher) – начались этой же осенью. Эсвелл активно уговаривал Вулфа подписать контракт, соглашаясь на многие его условия. В последний день 1937 года Эсвелл, пренебрегая опасностью заразиться, пришел в номер нью-йоркского отеля «Челси», где Вулф лежал, скошенный гриппом. При себе визитер