Похоже, это свойство моего творческого начала: оно должно реализовываться в бурном потоке продукции…»

Впрочем, нельзя сказать, что именно сам Вулф по своей писательской воле закончил второй роман.

Поток письма, которым владел Вулф – или который владел Вулфом, – был подобен горной реке или времени. Этот «бурный поток» мог остановить только Перкинс – человек-плотина или серафим во плоти, обладавший несокрушимой волей и таинственными полномочиями регулировать то, что по своей природе регулированию не поддается.

Когда рабочие занесли в служебный кабинет Перкинса многочисленные ящики и коробки с вулфовской рукописью, выполненной простым карандашом, – Вулф продолжал использовать именно этот пишущий инструмент, потому что он позволял быстро и без осечек наносить знаки на бумагу, не расцарапывая ее в приступе вдохновения, – объем книги составлял 2 миллиона слов, что равнялось примерно 7 тысячам машинописных страниц.

Началась изматывающая работа писателя и редактора по сокращению и перекомпоновке текста. Она шла ежедневно с утра до вечера и сопровождалась, как и в случае с «Ангелом», сценами буйных протестов Вулфа и проявлениями фантастической невозмутимости Перкинса.

В октябре 1934 года Вулф запросил у Перкинса тайм-аут. Писатель устал. Ему нужно было отдохнуть. Он уехал в Чикаго, чтобы по возвращении, набравшись сил, продолжить вместе с Перкинсом работу над рукописью.

Но посланный Вулфу неумолимый редактор лучистой наружности вдруг понял, что работу нужно остановить. Извержение вулкана по имени Томас Вулф должно было на время прекратиться. Лава слов должна была застыть, явив миру удобную для восприятия форму.

Вернувшись через две недели из Чикаго, отдохнувший и готовый к дальнейшей работе Вулф был повержен в неописуемое изумление. Перкинс в его отсутствие «хладнокровно и решительно» отправил рукопись в типографию. Над ней уже трудились наборщики и в редакцию поступала верстка. Вулф негодовал, протестовал, бушевал, требовал остановить печать, заявляя, что книга еще не готова, что над рукописью необходимо работать еще шесть месяцев. На всё это Перкинс спокойно возражал в том духе, что книга совершенно закончена и ни в какой дальнейшей доработке не нуждается. Мало того, если уступить требованиям Вулфа и дать ему запрашиваемые шесть месяцев, то по прошествии этого времени Вулфу потребуется еще шесть месяцев, а потом еще – и так до бесконечности, потому что именно так, напомнил Перкинс, устроен писатель Вулф, пишущий непрерывную книгу и не умеющий останавливать процесс письма.

В первых числах марта 1935 года роман «О времени и о реке» вышел в свет. За неделю до публикации Вулф, гонимый страхом – ему чудилось, что книгу ждет грандиозный провал, – сел на пароход и покинул берега «вольно раскинувшейся, мятежной земли – Америки».

К 8 марта он приплыл в Европу. Остановился в Париже. Там он с ужасом ждал страшных вестей из Нью-Йорка – о разгромных рецензиях, о разочаровании публики, о крушении своей писательской карьеры.

Вскоре Перкинс прислал Вулфу в Париж телеграмму. Она транслировала спокойную уверенность, из которой была соткана вся натура этого таинственного существа:

ПРЕКРАСНАЯ ПРЕССА ХВАЛЯТ ВСЕ КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ СОГЛАСНО ОЖИДАНИЯМ

Получив телеграмму утром, Вулф воспрянул. Но ненадолго. Его натура была совсем другой. Уже к вечеру он терзался сомнениями, а ночью решил, что телеграмма – «не более как приговор»; что сострадательный, как бодхисатва, Перкинс просто выражается завуалированно, не желая расстраивать Вулфа, – а на самом деле сообщает о полном провале книги.

Утром Вулф помчался на почту и отправил Перкинсу «паническую телеграмму», в которой написал, что не может перенести «этой проклятой неопределенности» и просил сказать ему «голую правду, какой бы горькой она ни была».

Можно представить, как изумился Перкинс, когда он прочитал послание Вулфа. Нью-йоркскому бодхисатве в новой телеграмме пришлось показать, что ни о каком сострадании к человеческому существу, зовущемуся Томасом Вулфом, в данном случае речи идти не может, поскольку сострадать нечему – Вулф триумфатор! Он одержал большую и важную победу. Он добился настоящего, грандиозного успеха, и его слава как писателя в Америке упрочилась.

Вторая телеграмма Перкинса расставила все точки над i. Вулф был счастлив. Очень скоро высокая волна славы, поднявшейся в Америке, с головой накрыла его и в Европе. «Пробил наконец час моего торжества, – писал он, – и судьба щедро вознаградила меня, сделав реальным все то, чего ожидал я от жизни, от творчества, от искусства».

Здесь, в Старом Свете, – как и в дни успеха «Ангела» в Новом, – на него посыпались письма, приглашения; его осаждали интервьюеры и новоявленные друзья. К его приезду в тот или иной город Европы специально готовилась восторженная общественность. Ему устраивали пышные приемы, его обожали, боготворили.

Вулф полностью отдавал себе отчет в том, какую роль сыграл Перкинс во всей его волшебно повернувшейся жизни в целом и в этом фантастическом успехе в частности.

Весной 1935 года он прямо написал Перкинсу из Лондона о «немыслимых муках», которые тот «претерпел как человек и как редактор», чтобы Вулф торжествовал победу над своими сомнениями, страхами – над неотступной мнительностью, которая терзала его горькими видениями неудачи и гибели как писателя.

В мае того же года, уже вернувшись в Нью-Йорк, Вулф писал подруге души, школьной учительнице Робертс, о хранителе своего гения: «Он не просто верный друг, он великий человек, личность, исполненная духовной и интеллектуальной мощи».

Вулф продолжал говорить о роли Перкинса в своей писательской судьбе и удивительных свойствах его души повсюду – и в частных беседах, и в письмах к разным литераторам Америки, – продолжал с полной искренностью и безоглядным восторгом отдавать должное редактору от Бога до самого рокового дня, когда ему, писателю, находящемуся на пике славы и способностей, явился другой посланник.

Статья «Гения недостаточно» (Genius is not enough) вышла в свет 25 апреля 1936 года в нью-йоркском еженедельнике «Субботнее обозрение литературы» (The Saturday Review of Literature). Она занимала почти три журнальные полосы и была целиком посвящена феномену писателя Томаса Вулфа. Об авторе статьи – Бернарде Де Вото – скромно сообщалось в неприметной концевой сноске, набранной мелким шрифтом, что он окончил факультет английского языка Гарварда и что его перу принадлежит книжка «Америка Марка Твена». О том, что мистер Де Вото только что стал главным редактором этого журнала, где публикуются самые известные американские критики, и что в их когорте он слывет теперь первым среди равных, будучи автором всевозможных критических работ и имея в управлении ведущий цеховой орган печати, не упоминалось. Не назывались и его многочисленные беллетристические сочинения – Де Вото ощущал себя писателем, умелым и искушенным романистом. Но похвальная скромность биографической справки с лихвой компенсировалась огромным – на полполосы – фотопортретом, который открыто