Володя вдруг обхватил полы халата руками, Сашенька едва не упала.

– Мамулечка! Ум-моляю!

Княгиня присела, обняла сына, поцеловала:

– Тебя Наталья Ивановна подговорила такое сказать?

– Нет, мамочка, нет! – горячо возразил Володя и тут же проговорился: – Женька…

Еще один защитничек выискался!

– А ты знаешь, что врать нехорошо? – строго посмотрела на младшего Сашенька.

Володя потупился, а потом нехотя кивнул:

– Знаю, мама! Мне очень… Мне очень стыдно. Я Женьке говорил, что ты заругаешься. А он… А он меня…

– Ударил? – сверкнула глазами княгиня.

Врачи после Татьяны вынесли приговор – больше у Сашеньки детей не будет. И вдруг нечаянная радость… Как ни старалась Тарусова относиться к детям одинаково, поздний сын почему-то был милей остальных.

– Нет, мамуля, нет! Женя сказал, что, если я мужчина… А я ведь мужчина, правда?

– Правда, – вздохнула Сашенька.

– Если я мужчина, то должен пойти и сказать правду, даже если ты будешь ругаться. Вот и признаюсь: я самовольно ушел, а у Натальи Ивановны глаз на затылке нет.

Сашенька раздраженно вздохнула. Всегда злилась, когда пытались давить, а здесь прямо заговор! Вчера Лешич, сегодня мальчишки…

Спору нет: она порывиста, эмоциональна, решения принимает спонтанно, оттого не всегда они взвешенны. Но ведь Сашенька всегда права. Ну, почти всегда…

– Прости меня, мамочка, – захныкал Володя, не дождавшись ответа. – А Наталья Ивановна уже простила!

Далась им Наталья Ивановна. Защищают аки львы!

Как же Сашенька устала! Тянет и тянет воз, а ей вместо благодарности одни палки в колеса.

– А ты извинишься перед ней? – заикаясь от волнения, спросил Володя.

– Я подумаю…

Извиняться, конечно, не будет. Просто великодушно простит. В последний раз! И чтоб больше…

Придав лицу строгость с легким оттенком снисхождения, Сашенька взяла Володю за руку, чтобы вместе навестить Наталью Ивановну. Но из комнаты Татьяны раздался вдруг страшный грохот, а затем дружный хохот. Сашенька рывком распахнула дверь.

– Мамочка, не волнуйся! Мы спасали Обормота! – навстречу кинулась дочка с котенком в руках. – Кот наш – прирожденный скалолаз! Представляешь, забрался по оконной раме до самого карниза и принялся там гулять.

– Я испугался, полез спасать! – из-под штор, погребенных на полу, показалась голова Евгения. – Почти дотянулся, а Танька меня толкнула…

– Я за ноги схватила, чтобы не упал…

– Дура! Я щекотки боюсь…

– Сам дурак…

– В общем, мы полетели! – Евгений без малейших угрызений совести показал на обломки карниза.

– А Обормот? – ужаснулся Володя. – Он тоже упал? Он жив?

– Что ему будет? Он – кот! – усмехнулась Татьяна.

И только тут Сашенька увидела, что дочь разгуливает перед братьями в неглиже. Изящно обтягивающие ножки кружевные панталоны и почти прозрачная тонкая рубашка – вот и все, что было на бесстыжей девице.

– Татьяна! Немедленно одеться!

– Фи! В платье жарко!

– Но ведь Женя…

– А что Женя?

– Как не стыдно?

– Ты нас в детстве вместе купала! Что хотел, Женька давно уже разглядел!

– Женя, Володя! Марш к себе!

– Воспитывать будешь? – лениво поинтересовалась Таня, когда за братьями захлопнулась дверь.

– Боюсь, что поздно!

– Правильно! Ну как? Тебя уговорили оставить эту дрянь?

– Кого?

– Наталью, как ее…

– Замолчи! – Сашенька топнула ногой. – Чтобы я больше таких слов…

– Каких? Ты сама ее так называешь. Уговорили или нет?

– Тебя не касается.

– Тогда тебя не касается, во что я одета!

– Как ты разговариваешь с матерью? – Сашенька сорвалась в крик.

Понимала, что у Татьяны возраст «бурлит», сама такой была… Но ведь пыталась сдерживаться! Как могла, конечно…

– Ты доверила мое воспитание глупой мерзавке. Вот и вкуси плоды….

Опять гувернантку обзывает. Прав Диди, ревность – абсолютно неуправляемое чувство. Однако позвольте….

– Танечка! Танечка! Давай поговорим спокойно. Ты ненавидишь Наталью Ивановну, потому что тебе нравится ее кавалер. Так ведь? Но ведь он получил отставку…

– Она посмела ударить Юрия Петровича!

– Значит, было за что.

– Фи! Непристойное, видите ли, предложение!

– Весьма серьезный повод…

– Да эта уродина должна козой скакать от счастья! А она по лицу…

– Что тебя здесь возмущает? – Сашенька заморгала. Слова дочери не укладывались в голове. – Естественная реакция приличной девушки. Вначале мужчина должен предложить руку и сердце, потом венчание, и только потом…

– Да-а-а? А что, без венчания юбка не задирается?

Сашенька в ужасе присела.

– Не будь ханжой, мама! Мы в девятнадцатом веке живем. Теперь в церковь не обязательно. Если, конечно, любишь человека. А вот если не любишь, если лишь бы замуж, вот тогда и начинаются сопли-вопли: девственность – это цветок, который надо беречь…

Сашенька считала, что люди с сотворения мира неизменны. И бабушки наши, и прабабушки мучились все теми же страстями. Только декорации, словно в театре, иногда менялись: в незапамятные времена пещеры с кострами, в прошлых столетиях избы с лучинами да терема со свечами, теперь вот каменные дома с керосиновыми лампами. Но, оказывается, в свете этих ламп незыблемое видится иначе. Во всяком случае, подрастающему поколению.

– А ты откуда про непристойное предложение знаешь? – заинтересовалась Сашенька.

Вряд ли гувернантка делилась с воспитанницей.

– Лешич вчера со мной воспитательную беседу проводил. Как крестный отец. Сказал, что не стоит в подлецов влюбляться.

Сашенька мысленно поблагодарила Прыжова.

– Ты согласна?

Таня помотала головой.

– Если б Юрий Петрович мне непристойное предложил, ни секунды бы не сомневалась…

– М-да… В кого ты только такая эмансипе уродилась-то… И что прикажешь с тобой делать?

– Мне все равно. Хоть в монастыре запри!

– Думаю, бесполезно, свинья везде грязь найдет. Ты вот о чем подумай: Лешич-то прав… Не перебивай! Юрий Петрович твой, словно Хлестаков. Глаза у него разбегаются. И за гувернанткой ухлестывает, и за воспитанницей. Девственность-то ты отдашь, а вот счастья взамен не получишь…