Теперь у Мишки появилась новая забота: рассказывать мальчишкам о Нине Савельевой, которую он и сам-то еле знал. Так, видел в школе… Ее трудно уж совсем не заметить.

То, что она пришла к нему вместе с братом, поразило Мишку. От смущения он вел себя как дурак и мысленно клялся отомстить Стасу. Так опозорить его! Продемонстрировать первой красавице школы, как он лежит бревно бревном, а под кроватью – «утка» и пластиковая бутылка. Может, Нина, конечно, и не догадалась, для чего она…

Мишка изнемогал от бессильной жажды мести еще долго после их ухода, а самый маленький пациент в палате, семилетний Степа, в это время писал Нине письмо, почти целиком состоящее из повторяющегося слова «люблю» и восклицательных знаков. Он разрешил Мишке прочесть его, чтобы тот с высоты своего возраста смог оценить и, конечно же, передать потом девушке через Стаса. На случай, на тот несчастный случай, если Нина не придет больше… Какую роль играл при ней Стас, интересовало их меньше всего.

Сам Мишка мог сейчас всерьез думать лишь о том, как бы поскорее вернуться домой. Хотя было уже не так невыносимо, как в первый день, когда от него отвернулся весь мир, отторг его, заключил в эту ободранную палату, где всегда был спертый воздух. Постепенно Мишка привык и к этому запаху, и к пошлым, несмешным анекдотам, над которыми все почему-то хохотали, и к ночным «мужским» разговорам, из которых он узнал много неожиданного. Не во все поверил, чересчур уж это было отвратительно. Разве можно было представить, что его мама с этим Матвеем… Фу! Мальчика даже передергивало от омерзения.

Ведь именно теперь Мишка понял, как любит свою маму… Стоило только подумать о том, что вскоре она опять уедет, как все его тело окатывало холодом. Еще не сейчас. Обещала: через полгода. Но ведь это не так уж и много…

Мишка понял, что ничего не умеет скрывать, когда Стас, наклонившись, спросил перед уходом:

– Мамочку не можешь дождаться? Только на дверь и смотришь!

В этот момент Нина уже вышла из палаты, а он задержался под предлогом попрощаться. Хотя чего было стесняться, они же не целовались, расставаясь… Когда брат спросил о матери, Мишка растерялся, от него Стас не скрывал, что больше не считает ее… Никем вообще. Мишка виновато улыбнулся и перевел взгляд на потолок, ожидая обычных упреков в бесхребетности (теперь это звучало издевкой!) и мягкотелости.

Но Стас почему-то лишь усмехнулся. И произнес загадочно, как золотая рыбка:

– Будет тебе мамочка.

И она действительно пришла, он прождал совсем немного. Стремительно, как всегда, приблизилась к кровати, сжала теплыми (в машине ехала!) ладонями его щеки, несколько раз быстро поцеловала:

– Привет, солнышко! Как ты?

«Уже хорошо, – блаженно улыбаясь, ответил он про себя. – Уже совсем хорошо…»

– Ты придешь в следующий вторник к девяти? – спросил Мишка с беспокойством. – Прямо к девяти, попроси их, чтобы пропустили! Я посчитал, и, согласно положенному времени, мне в этот день разрешат встать.

Она вскрикнула от радости:

– Правда? Я уточню у врача. Ваш Дмитрий Петрович все еще на больничном?

– Ты напомни этому, который его заменяет… Он вечно всех нас путает! Ты скажи ему, что я точно посчитал. Знаешь, мальчишки говорят, тут один «позвоночный» встал, а ходить не может. Представляешь? Ноги разучились.

Она потрогала его голую икру:

– Ты сможешь. Ты ведь все упражнения делаешь! Мы будем учиться потихоньку, я тебя подержу для начала.

– Тапки надо! – спохватился мальчик. – Я же здесь без тапок!

Ее взгляд ускользнул.

– Это ты папе скажи.

Мишка все вспомнил.

– Ну да…

– Или хочешь, я тебе новые куплю? Какого цвета предпочитаешь?

– Не знаю. Да зачем мне новые? У меня еще те ничего, я же дома босиком хожу. Только из ванной до комнаты дойти… А ты правда останешься еще на полгода? А как я буду уроки делать, если сидеть нельзя будет?

– Лежа, – удивилась она. – Мы же сейчас играем в «слова» и кроссворды отгадываем. Так же, положив тетрадь на живот, и будешь писать.

Мишку скривило:

– У меня и так почерк кривой… А если лежа писать, вообще ни один учитель не прочитает.

– Прочитают! Я им объясню, в каких условиях тебе приходится работать над выполнением заданий. Неужели не поймут?

– Думаешь, их волнует, как я пишу? – с сомнением заметил Мишка. – Им ведь только чтоб красиво было!

– Да перестань! Что ж они, совсем звери?

– Ты, мам, давно в школе не училась…

Ему самому уже надоело говорить об этом, и, немного поколебавшись, он рассказал ей, что Стас приходил к нему с девочкой из их школы.

– Красивая? – она опять, едва прикасаясь, провела пальцами по его щеке. Она часто так делала.

– Ничего, – небрежно отозвался Мишка. – Золотистая. Вроде бы даже не дура.

Мама рассмеялась:

– Разве Стас бы выбрал дуру?

– Ой, можно подумать, он очень умный! – Мишку всегда задевало, что Стас, не задумываясь, решает задачи, над которыми он бьется целыми вечерами.

– Наш Стас действительно умный, – строго сказала она и задумалась так глубоко, что мальчику показалось: она опять о нем забыла.

Сидевшее на оконной раме солнце сделало ее волосы похожими на рыжеватые цветочные усики. Мишка подумал, что, если приблизить к ним лицо, можно уловить живой аромат, такой же тонкий и загадочный, но вместе с тем и естественный, как у цветов. Только Мишка был уже слишком взрослым, чтобы жаться к матери на глазах у мальчишек. Вот если она не обманет, останется после его выписки, и они опять будут дома вдвоем, как часто случалось раньше…

Мишка вздохнул:

– Классно я провел каникулы! Пацаны говорят, что мы будем весь год болеть, раз встретили его в больнице. Примета такая.

Говоря это, он ожидал, что его тут же разубедят, и она действительно горячо возразила:

– Глупости какие! Прошлый год мы встречали…

И не договорила.

«Дома. Все вместе», – закончил Мишка за нее. От этих слов у него так заныло в груди, будто он только что бежал к пушистой елке в разноцветных шарах, пускающих звездные искры, и уже видел подарки, заманчиво мерцающие упаковками, как вдруг понял, что все это – декорация, муляж… Нет никакой радости.

Он изо всех сил стиснул углы пододеяльника, потому что ему захотелось крикнуть на всю палату: «Почему ты ушла от нас?!» И ударить эту смуглую руку, опять потянувшуюся к его щеке. И, может, если б они были одни, Мишка не смог бы удержаться… А сейчас он только дернул головой, увернувшись от ее прикосновения, и острее, чем за все эти три недели, ощутил свою беспомощность: она все равно сможет погладить его, если захочет. Ему ведь ни вскочить, ни убежать…