Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Карлито исполнился год, пришел первый большой кризис. Реби впала в депрессию, не способная увидеть вокруг себя ни единого стимула, который позволил бы ей мечтать о другой жизни. Еще не так давно у нее было столько планов на будущее, столько надежд, столько проектов.
Возможно, это выглядит эгоистично со стороны, возможно, это сложно принять, но в мире есть такие люди, как Реби, которым нужна свобода, чтобы создавать, творить и развиваться.
Реби не могла найти выход, опустила руки и перестала бороться, отказываясь рассматривать какие-либо альтернативы. И как только мы попали в этот водоворот, как только нас затянуло внутрь, мы не знали, и что еще хуже, мы даже не думали о том, как выбраться обратно. Мы видели перед собой лишь темный туннель, становившийся с каждым днем все уже и уже, без конца и без выхода.
В ту ночь и каждый день, который последовал за ней, я боялся лишь одного – что любовь, которую мы испытывали друг к другу вначале, в конечном итоге просто испарится.
Карлито осторожно разомкнул сплетение наших рук. Сжал кулачок и снова спрятал его под простынями. Я накрыл его. Поцеловал в щеку снова и снова, а затем в лоб. Он съежился, слегка поджав губы, будто не желая обращать внимание на множащиеся вокруг него разногласия.
Я ушел, предчувствуя близкое расставание. Я должен был ускорить исполнение плана, к которому никак не решался приступить из-за преследующих меня страхов. Я должен был отыскать потаенный уголок, где можно было бы спрятать мой план… «Кладовка», – подумал я. Она никогда не спускалась туда одна: ей было страшно. Там, среди остатков нашей прежней жизни, было легче все это скрыть.
Вторник, 26 марта 2002
Подъем, поцелуй, душ, завтрак, отвезти Карлито…
Хави пришел в половине восьмого, пунктуальный как никогда.
Я подошел к кофейному автомату, обошел офис, осмотрел каждый стол: ничего, ни намека на мою зеленую ручку.
Вернулся за свой рабочий стол.
Поработал.
Вышли на ланч.
Вернулся за свой рабочий стол.
Вышли на обед.
Поднялись в офис.
Я использовал малейшую возможность, чтобы вычислить хозяина записки, которую носил в своем кармане. Я тайком изучил почерк, по крайней мере, десяти человек, но все безрезультатно. Кого-то я исключил сразу, кто-то заставил меня порыскать по другим столам. На следующий день я решил отправиться в бухгалтерию, там, думал я, было больше шансов – больше женщин.
Пробил пропуск, и без моей зеленой гелевой ручки, как всегда, вернулся домой.
Поцеловал в обе щечки Карлито.
Ужин в гробовой тишине.
Телевизор и диван.
Сон и кровать.
Пожелания спокойной ночи и поцелуй.
Среда, 27 марта 2002
Подъем проспал! Не помню, был ли поцелуй. Душ, завтрак, отвезти Карлито…
Хави приехал в 8:35.
Я подошел к кофейному автомату, снова обошел офис, украдкой осмотрел каждый стол: ничего, ни намека на мою зеленую ручку.
Вернулся за свой рабочий стол.
Поработал.
Вышли на ланч.
Вернулся за свой рабочий стол.
Вышли на обед.
Поднялись в офис.
Я использовал любую возможность, чтобы вычислить хозяина записки, которую носил с собой в кармане. Безрезультатно. Несколько раз под надуманными предлогами заходил в отдел бухгалтерии. Воспользовался перерывами на кофе, перерывами на ланч, моментами отсутствия на рабочем месте, чтобы изучить чужие буквы, которые хотя и напоминали чем-то, но все-таки не были похожи на те, что я искал. Тот день также не принес результатов. Я снова подумал о Марте, которая, по словам Сары, последней держала мою ручку в руках, но написанные без ошибок слова были настолько ей не свойственными, настолько странными для нее…
Пробил пропуск, и без моей зеленой гелевой ручки я опять вернулся домой.
Четверг, 28 марта 2002
Подъем, душ, завтрак, отвезти Карлито…
Хави пришел в 8:41.
Я подошел к кофейному автомату, обошел офис, украдкой заглянул в каждый стаканчик на столе: ничего, ни намека на мою зеленую ручку.
Вернулся за свой рабочий стол.
Моей главной целью в тот день была Марта.
Это оказалось сложнее, чем я думал вначале. Подойти к ее столу без каких-либо причин было почти невозможно: мы с ней практически никогда не общались. Но мне обязательно нужно было посмотреть на ее почерк. Что же делать?
Что делать? Этот вопрос я задавал себе весь день. Как предстать перед ней? Перед ее глазами, вечно смотрящими на меня сверху вниз с нескрываемым превосходством?
И решил делать то, что делал всегда: ждать. Я дождался окончания рабочего дня, и, когда в офисе уже никого не осталось, подошел к ее столу. Мне повезло: я сразу нашел несколько записок, наклеенных на монитор. Нет, хотя почерк и выглядел красиво, это определенно была не она. Я почувствовал, что начинаю сдаваться.
Пробил пропуск, и без моей зеленой гелевой ручки вновь я вернулся домой.
Поцеловал в обе щечки Карлито.
Пятница, 29 марта 2002
В тот день, где-то около десяти, совсем незадолго до того, как все мы собирались отправиться на ланч, следуя нашей каждодневной традиции, зазвонил телефон Сары. Это был короткий звонок: только сняв трубку, она тут же положила ее, при этом полностью изменившись в лице. С улыбкой на лице, но явно расстроенная, она направилась к кабинету дона Рафаэля.
Я провожал ее взглядом, пока она не вошла и не закрыла за собой дверь. Через минуту вошла Марта, оставив дверь приоткрытой. Так появились всего несколько сантиметров, через которые могли беспрепятственно доноситься отголоски чьей-то власти и чьего-то унижения.
Резкий и одновременно вкрадчивый тон был прелюдией к скандалу. Шепот, который в скором времени возрос в громкости, постепенно превратился в крик. И этот крик доносился через приоткрытую дверь. До нас долетали слова, которые, как это было всегда, когда он злился, с трудом давались ему. Мы видели – я был не единственным свидетелем – как он активно жестикулирует, резко встает и так же резко садится, бродит по кабинету, нагнетая страх каждым взмахом руки, каждым словом, каждым ударом кулака по столу.
И среди всего этого буйного действа в неудобном кресле в ожидании приговора сидел силуэт молчаливой Сары. Спустя несколько минут громких слов, беготни из стороны в сторону и ребяческих жестикуляций дон Рафаэль закончил беседу, которая была больше похожа на монолог.
Мы видели, как Сара вышла расстроенная, растерянная, поверженная, и, не говоря ни слова, направилась прямо туда, где я однажды сушил свою мокрую рубашку.
Дон Рафаэль тоже вышел
