Оказалось, что ее отец, скончавшийся чуть менее тридцати лет тому назад, был писателем средней руки. Его книги не издавались уже давно. Последняя вышла как раз незадолго до его смерти, а потом его как будто позабыли. Однако полицейский инспектор обнаружил, что у него есть свой «фэндом» – небольшая, но верная группа поклонников, которые годами обсуждали его книги и сетовали, что такой интересный автор совсем забыт. Один издатель объяснил, в чем тут дело: дочь писателя, единственная наследница авторских прав, была решительно против переизданий. Якобы он уговаривал, обещал приличные роялти, бил на тщеславие, объясняя ей, что память о ее отце-писателе скоро совсем исчезнет, – но это ее не убедило: твердое «нет» было ответом.

Через три месяца полицейского инспектора перевели в другой город, и он забыл об этой истории.

Но вдруг вспомнил, когда еще через год книга этого писателя вдруг появилась в магазинах, а рецензии на нее замелькали в газетах и журналах. Роман назывался «Мемуарист». Сюжет – во всяком случае, в пересказе – был забавный: детектив ловит загадочного серийного убийцу, а помогает ему в этом скромная издательская редакторша, потому что убийцей оказывается писатель, прославившийся своими мемуарными романами.

По понятным причинам рецензенты умалчивали о разгадке.

Инспектор купил книгу и начал читать.

* * *

Роман начинался рассказом от первого лица:

«Я увидел ее на похоронах своего хорошего знакомого, или, лучше сказать, своего не слишком близкого, но всё же друга, человека богатого и довольно известного в своих профессиональных кругах – он был преуспевающим архитектором. Похороны были не слишком широкие: в просторном северном приделе собора Святого Лаврентия собрались примерно пятьдесят, самое большее семьдесят мужчин и женщин. Перед началом мессы – когда еще не внесли гроб – все стояли или тихонько прохаживались группами по пять – восемь человек. Но одна женщина была непонятно с кем и этим привлекла мое внимание. Она стояла вблизи то одной, то другой группы людей, с кем-то даже обменивалась кивками, скорбными взглядами и легкими вздохами – но тем яснее было, что она здесь чужая. Тем более что я точно заметил – она ни разу не подошла к вдове, сверкавшей черно-бело-золотой скорбью в стиле Луи XIV, гран-маньер – неожиданно сам для себя подумал я, вспомнив любимую мебель покойного – тот был отчаянный антиквар, – и к его детям не подошла тоже. Я поймал ее взгляд, поклонился и шагнул к ней. Она тут же двинулась мне навстречу, сдержанно кивнула, как и всем остальным. Кивок был формальный, но я почувствовал, что она рада поговорить хоть с кем-нибудь, как бы подтвердив свое право быть здесь – куда она, скорее всего, пришла без приглашения. Хотя войти в храм может всякий, разумеется. Но…

– Добрый день, – сказал я.

– Если сегодня уместны эти слова, – ответила она.

– Верно, пожалуй. А, простите…

– Вы меня не знаете.

– Погодите, – я вгляделся в нее. – Дайте вспомнить.

– А может быть, и знаете. Если вы были близкими друзьями… – тихо кивнула она в сторону гроба, который как раз вкатывали на убранной цветами тележке и устанавливали на постамент. – Настоящая дружба, искреннее доверие, маленькие мужские тайны… Он мог вам обо мне рассказывать.

– Он мне много о чем и много о ком рассказывал, – кивнул я. – О своих тайных любовницах в том числе…

– Сколько их было?

– Какая разница? – сказал я. – Впрочем, пожалуйста. Всего две. Одна умерла уже давно.

– Боже! Что же он вам рассказывал обо мне?

– Но откуда мне знать, что это именно вы? Как вас зовут, кстати?

– Неважно, – и она отошла в сторону».

Вряд ли следует далее цитировать этот роман во всех его старомодных красивостях. Ежели вкратце – после заупокойной мессы, когда гроб повезли на кладбище в сопровождении уже только самых близких родственников, автор – то есть рассказчик – зазвал эту женщину в кафе, и она рассказала ему свою историю.

Она была всего лишь чертежницей из архитектурного бюро, где начальствовал покойный – он соблазнил ее совсем еще девочкой, и до последних дней – то есть уже лет тридцать – время от времени пользовался ее эротическими услугами. Кстати говоря, он не был особо требователен или утончен. Никаких праздников плоти. Всё попросту. По-мещански. Под одеялом. Раз в месяц, иногда чаще, а иногда реже, чуть ли не раз в полгода – он заезжал к ней провести два-три часа. Дарил подарки: кольца, броши, однажды преподнес очень дорогие часы. Шелковые платки без счета. Кстати, оплачивал квартиру. Из-за него она так и не смогла выйти замуж. Уходя, он всегда клал под зеркало в прихожей конверт с деньгами. В первый раз она не хотела брать деньги, отдала обратно. Он настаивал, совал ей в руки – они чуть не подрались. Когда он уже заходил в лифт, она швырнула этот конверт ему вслед. Он выбежал назад, дал ей пощечину и пихнул деньги в карман ее халата. Она разрыдалась и решила, что всё. Что он к ней больше не придет, а если придет – она не откроет дверь. Кстати, тогда он еще не начал оплачивать ее квартиру. Но через две недели он пришел как ни в чем не бывало – и она открыла ему дверь, он поцеловал ее в щечку, они выпили кофе и забрались под одеяло.

Но вот здесь нужна цитата:

«Я спросил:

– Но теперь-то вы наверняка выйдете замуж?

Она помотала головой:

– Кому я нужна? Мне скоро пятьдесят.

– Нестрашно! В пятьдесят жизнь только начинается!

– У мужчин, может быть. Да и то эти слова – утешение для неудачников. Они всегда ждут, что завтра что-то прекрасное случится…

– Перестаньте! – ответил я. – “Soulevez les chevrons, charpentiers!”[1], как говорят французы.

– Не французы, а древние греки. Но ко мне эта свадебная песнь, – она усмехнулась, – не имеет никакого отношения. Тем более теперь. В принципе, я могла выйти замуж и раньше. В двадцать пять, в тридцать, в сорок, наконец.

– Почему же вы не нашли себе достойную партию? Неужели из-за того, что он оплачивал вам квартиру, дарил подарки и давал деньги?

– Нет! – вдруг воскликнула она. – Клянусь вам, нет! Я любила его! Я не носила подаренных им драгоценностей, и уж, конечно, не могла их продать. Я только сегодня надела вот эту брошь. Приду и снова спрячу ее в шкатулку. – Она приблизила ко мне лицо. – И клянусь вам, я не тратила этих денег.

– Как? – изумился я.

– У меня их целая коробка. Я не считала сколько. Но, наверное, почти полмиллиона. Я их достаю и