— Все в порядке. Тише-тише. Все позади, ты со мной. Больше никаких подвалов. — А потом я добавляю то, что должен и что более правильно, чем эта гребаная колбаса. — Мы отомстим. Даю тебе слово.

Настя начинает реветь. Без всхлипов, истерик или чего-то подобного, что я видел в своих прошлых отношениях. Она беззвучно закатывается снова и снова, как будто сдерживает себя, стесняется. Лишь слезы капают.

— Нормально мы прошлись по твоим триггерам сегодня, да? Все зацепили? — спрашиваю, покачивая ее.

Настя кивает со смешком:

— Большинство. Не уходи только, ты мне нужен.

— Я не ухожу.

— Не уходи, пожалуйста. С тобой не страшно. Ни в «супре», ни в подвале, — улыбается она.

— Нашла, блин, за кого прятаться.

Настя снова прижимается.

— Я не могу быть одна. Меня в клинике постоянно держали в одноместной палате. Просила подселить к кому-то, но было оплачено ВИП-место. Я… на стенку лезла. Я… просто не могу быть совсем одна. Только… Я же ничего не испортила? Я молчала, не давала себе даже всхлипывать. Когда ты открыл люк, чуть от страха не умерла. Зажала Шелби мордочку, представляешь? Бедный котенок.

— Переживет.

— А вот ты совсем за него не переживаешь.

— Даже не представляешь себе, насколько не переживаю.

Она прыскает. Ерошит волосы у меня на затылке. Вздыхает. Устраивается на груди, и так мы сидим некоторое время. Дышим поначалу будто наперегонки, потом медленнее.

В какой-то момент Настя поднимает глаза, и мы смотрим друг на друга. Не знаю, что она там видит. Обычно я ни с кем не играю в гляделки, потому что зачастую мои глаза не выражают ничего, и людям это не нравится. А меня устраивает.

Настя смотрит и, кажется, догадывается, что я понял, каково ей было там. Что я тоже понимаю теперь.

Поддавшись порыву, наклоняюсь и целую ее в губы. Медленно, прерывисто. Целую только губами, без языка. Она закрывает глаза, обнимает меня за шею. Зависаем оба. Отдыхаем, успокаиваемся.

Мы прижимаемся губами, наверное, с полминуты, у поцелуя вкус металла и соли. Так себе сочетание. Никогда прежде я не целовал плачущую девушку, это не то что не заводит — максимально отталкивает. Осознаю, что не вывожу откровенности момента, все как-то слишком для меня.

И близость такая, когда она не телесная, а душевная, — тоже слишком. Если бы мог подобрать правильные слова, я бы тут же их озвучил, но я всего лишь вожу тачки и совершенно не умею болтать. Сюда бы Егора Смолина, он бы рыдал вместе с Настей, прочел бы стишочек. Качаю головой. На хуй Егора Смолина.

Все прошедшие годы я старался не чувствовать ничего, и по щелчку пальцев то, что выключал годами, не включится. Я пытаюсь, честно. В груди болит, трещит, ноет. А как это выразить, не понимаю.

Сильнейшая неловкость. Дискомфорт. Сам разрываю поцелуй и слегка грубовато пересаживаю Настю на диван.

— Поешь, — говорю сухо. И ухожу в ванную.

Умываюсь холодной водой несколько раз. Смотрю на свою помятую рожу в зеркало. Вспоминаю, что единственное, о чем просила Настя, — не оставлять ее одну. А я тут же сделал в точности наоборот. Не умею я заботиться, не могу. Не мое это.

Возвращаюсь. Настя сидит на диване, жует бутерброд с колбасой. Я присаживаюсь напротив, смотрю, как она рубит бутер, и молчу. Что тут скажешь? Мы отомстим этим тварям. Мы отомстим всем.

Она поднимает глаза, и они расширяются.

— Тим, кто тебя так?!

Глава 24

Настя

Тим не ночует дома. Из-за этого напряжение звенит в воздухе. Хотя, наверное, оно все это время звенело, только я выбирала игнорировать.

После «нападения» на гараж прошли сутки, которые блеснули молнией в грозовом небе моей жизни и исчезли бесследно, будто не было. День икс приблизился максимально: завтра в это время я буду уже в окружении семьи.

Неважно. Просто неважно. Быстро мотаю головой. Наверное, мне просто хотелось, чтобы эту ночь мы с Тимом провели вместе. Чтобы он соблазнял, как обычно, подкатывал, шутил, злился, трогал… Какие глупости.

Самое главное в этой ситуации — я выдержала. Не думала, что получится, да и хвастаться такими вещами не принято, по крайней мере перед здоровыми людьми. Я выдержала в подвале, не выдала себя и парней. Особенно — парней.

Если раньше я переживала в первую очередь о себе, зная, что никто другой обо мне не позаботится, то к концу «похищения» ситуация магическим образом изменилась.

Семен и Гриша производят впечатление грубых механиков, фанатиков своего дела, готовых ради достижения цели даже на преступление. На самом деле они друзья. Простые парни, которые никогда не пойдут на предательство и не обидят беззащитную девчонку. А еще они ни от кого не требуют быть идеальным. Прожив на свете чуть больше двадцати лет, я понимаю, насколько это важное качество.

Тим не подходил ко мне после того поцелуя. Ребята пили пиво, болтали, шутили, для них обыск не был каким-то страшным событием и происходил не впервые. Они храбрились и хвалили меня. Тим тоже открыл бутылку безалкогольного пива, но держался поодаль. Я сама подошла к нему лишь однажды, когда достала из аптечки перекись и ватные диски. Обработала ссадины на лице.

Хотелось о нем позаботиться, но в тот момент я почувствовала сильнейший дискомфорт. И Тим, кажется, тоже. Он очень спокойно смотрел мне в глаза, не комментируя мои действия, не пытаясь флиртовать. И его серьезность резала по живому. Ха, нам обоим было предельно не до шуток. Мои руки немного дрожали, когда я его касалась.

Спала дурно, часто ходила курить. На следующий день Шилов ответил, что готов выплатить нужную сумму. Он не нашел меня и согласился раскошелиться. Все шло по плану, о чем я и объявила Тиму за завтраком.

Весь день его не было. Решал какие-то вопросы, готовился к поездке, о которой говорил с мамой по телефону, потом отправился тусить. Я брала его телефон, чтобы кое-что заказать, и прочитала сообщение от какой-то красотки. После тестов на мерсе Тим переоделся в парадно-выходное и уехал на «супре». Ему нужен был отдых и релакс — это понятно.

Я тоже скоро увижусь со своей мамой. Интересно, она скажет мне что-нибудь или будет как обычно кивать, поддакивая Шилову и полностью с ним соглашаясь?

Лежу на кровати и пялюсь в потолок. Слушаю, как начинается гроза. Сперва дождь барабанит отдельными крупными каплями по карнизу, затем разгоняется, шумит общим фоном. Я внезапно понимаю, что постель без Тима слишком холодная, чтобы уснуть,