Однако когда началась стройка, оба тут же забыли о своих прежних заботах и переключились на новую борьбу. Леокадия Альбиновна и Иннокентий Федорович, которые ранее только здоровались, познакомились поближе, а потом и крепко сплотились: теперь у них был общий враг. И это был действительно достойный противник, не то что сезонные протечки и сезонные же набеги на чахлую растительность под окном! Пенсионеры с тех пор много времени проводили вместе, вырабатывая за чашечкой чая с печеньем в чистенькой и уютной квартире Леокадии Альбиновны стратегию и тактику затяжной войны с застройщиками, и приходили к консенсусу во всем, кроме взглядов на текущую политическую обстановку.

– Вот вернутся коммунисты, покажут этим сволочам, где раки зимуют на Соловках, – мечтательно ораторствовал Иннокентий Федорович. – Совсем распустились, страну разворовали, распродали, взятки немереные берут, управы на них нет! Ничего, будет и на нашей улице праздник.

Он закрывал глаза, и в его воображении рисовались революционные толпы, баррикады, развевающиеся алые стяги, раздавались призывные крики толпы и стальной голос диктора, зачитывающего очередной революционный указ, а после чтения – торжественные звуки гимна и бурные нескончаемые аплодисменты.

– Что вы, Иннокентий Федорович, побойтесь Бога, – увещевала собеседника Леокадия Альбиновна, наливая ему еще одну чашку крепкого, как он любил, ароматного чая. – Еще не хватало, чтобы эти звери вернулись. Они моего отца репрессировали – за что, спрашивается? Он почти мальчишкой был, студентом – и все-таки они его посадили. По политической статье. Объявили его японским шпионом. Вот так – ни за что ни про что сгноили человека в лагерях. Мамочке покойной всю жизнь сломали. Они даже расписаться-то не успели… Каково ей было остаться матерью-одиночкой? А ведь в то время к подобным вещам относились не как сейчас, когда уже никакой морали не стало и никому ни до чего нет дела. Клеймили маму все, кому не лень. И нагуляла, и проститутка, и с врагом народа связалась… Чего только она не повидала в своей жизни… Хорошо хоть не посадили. А через родителей и мне досталось, все детство на меня пальцем показывали, мол, безотцовщина… Да что там говорить – у меня в свидетельстве о рождении даже не прочерк вместо отчества – а «матчество», мне от имени матери отчество придумали. Так с тех пор и хожу Альбиновной, всю жизнь надо мной все смеются. Так что не надо говорить о коммунистах! Кому-то, может, и в те времена хорошо жилось, но разве стоило ради этого калечить и отнимать жизнь у тысяч других людей? Так что, повторяю, побойтесь Бога.

Иннокентий Федорович, конечно же, Бога не боялся, так как был убежденным атеистом.

– Ладно, – неопределенно говорил он, предпочитая не вступать в бесконечный спор со своей союзницей. Все равно они ни о чем не договорятся – все вокруг об этом спорят, есть и поумнее их с Леокадией, а тоже никак договориться не могут. Так что он махал рукой и переводил разговор в то русло, где они были едины:

– Представляете, эти-то, со стройки, вчера силовой кабель протянули прямо по стене нашего дома, рядом с угловым подъездом. А ну как оборвался бы? А там люди ходят…

– Боже мой! – всплеснула руками Леокадия Альбиновна. – В первом подъезде моя подруга живет – Ирина Николаевна. Да вы ее знаете, у нее еще собачка Матильда… Помните, Ирина Николаевна во время нашего марша на стройку тогда, в марте, еще плакат несла «Вон незаконных застройщиков!» и в яму с водой его нечаянно уронила, да и сама чуть следом не упала? Хорошо, что какой-то рабочий ее удержал и плакат вытащить помог.

– Помню, помню. – с досадой скривился Иннокентий Федорович. Эх, послал ему бог таких горе-соратничков. Но делать нечего – других не дадут. Спасибо, что хоть эти есть. Из бывших сотрудников по заводу уже и не осталось почти никого, а те, кто еще жив, по домам сидят, таблетки глотают да микстурами запивают. Один он, Федорыч, в свои, страшно сказать, семьдесят шесть, еще скрипит и даже находит в себе силы бороться с врагами.

Задумавшись, он уже не слышал, что говорила ему Леокадия. А та, похоже, разволновалась не на шутку.

– Надо немедленно идти к этим вандалам и требовать, чтобы они сняли этот… эээ… опасный провод! – кипятилась она.

– Силовой кабель, – машинально поправил ее Федорыч. Он не стал распространяться насчет того, что кабель вчера же и убрали. Какая, собственно, разница? Вчера убрали, а завтра, глядишь, опять протянут. А то еще и чего похуже учудят. Нет уж, никак нельзя давать им спуску!

– А давайте прямо сейчас и сходим, – внезапно воодушевился он. – Говорят, у них новый прораб. Посмотрим, что за птица такая, авось перышки-то с него пощиплем. Взяли волю, понимаешь! С людьми совсем не считаются. Говорю же, нет порядка в стране и не будет!..

– Сегодня? – всполошилась Леокадия Альбиновна. – Нет, Иннокентий Федорович, сегодня я никак не могу. Мне сегодня еще за молоком надо, и к Ирине Николаевне я обещала зайти… А там уже и Андрей Малахов начнется… Может, завтра?

Иннокентий Федорович нахмурился. Ну, вот и работай с таким контингентом, для которого телевизор важнее идеологической борьбы! Но делать было нечего, выбирать соратников не приходилось.

– Что ж, давайте завтра, – вынужден был согласиться он. – Только с утра чтоб, как штык!

– А может, чуток попозже? А то я завтра с утра в аптеку собралась, валокордин заканчивается.

К радости Иннокентия Федоровича, покупка валокордина заняла не так уж много времени, и в условленный час боевая двойка решительно двинулась к ненавистному строящемуся зданию, загородившему полмира.

На территорию их, как обычно, не пустили. Наглые охранники сначала и вовсе норовили спровадить пенсионеров куда подальше, но Иннокентий Федорович права свои знал, а характер имел решительный и настойчивый, закалившийся в борьбе, как сталь из любимой в юности книжки о Павле Корчагине. Он настоял, чтобы к нему вызвали начальство, главного инженера или прораба, и охраннику ничего не оставалось как отправиться исполнять то, что велит активист.

Новый прораб, назвавшийся Георгием Владимировичем, сразу не понравился Иннокентию Федоровичу – этакий здоровенный бугай, такого ничем не прошибешь. И голосина у него, как медный гудок. Еще и вежливым притворяется, сволочь такая, – пригласил пройти в офис, предложил присесть, слушаю, мол… А еще и девица с ним, та уж вовсе ни в какие ворота – вся из себя модная, как с картинки, в курточке коротенькой да на каблучках. Что такая фифа на стройке делает, совершенно непонятно. Любовницу, что ли, он с собой притащил, показать, откуда деньги ей на цацки берутся? И когда прораб представил ее как стажерку и свою помощницу, ветеран только усмехнулся – знаем мы, какая от них помощь, от таких вот краль.

Леокадия Альбиновна насчет Маргариты была примерно такого же мнения. А вот о прорабе у нее сложилось иное впечатление. Ей он показался мужчиной весьма симпатичным, она даже другие очки надела, чтобы получше его рассмотреть. Нет, право, очень даже ничего. Будь она помоложе лет этак на двадцать пять, а лучше на тридцать, она б совсем не отказалась, чтобы такой мужчина за ней поухаживал.