Следом за царской рыбой шла рыба красная: семга, лосось, кета, муксун. Икра ее красного цвета — она весьма ценится и действительно обладает особым вкусом. Солят ее в бочках, в бочках же и перевозят. Самая вкусная икра — семужья.

За красной рыбой шла сельдь. В России почти не было рек и озер, в которых не водилось бы сельди. И назывались ее сорта по именам тех водоемов, где ее вылавливали. Была знаменитая волжская сельдь, среди которой особенно ценилась крупная и жирная, именуемая заломом, — она нагуливала жир в Каспийском море, а ловили ее в дельте Волги. Залом чаще всего коптили, а остальную сельдь — днепровскую, донецкую, печорскую, енисейскую, амурскую — солили и — реже — мариновали. Особенно ценной сельдью считалась ряпушка из Плещеева озера, отличавшаяся удивительно нежным вкусом.

Следом шли камбала, крабы — их ловили поморские рыбаки, выходцы из Великого Новгорода, — пикша, нежная, тающая во рту нельма и сиг. И еще — раки. Речных раков на Руси было не счесть. Их ловили ночью, на огонь, к которому они выползали на берег.

В дельте рек, впадающих в Балтийское море, водилась салака, а ближе к берегу — миноги, редкий тогда деликатес.

В чистых озерах и тихих реках водился угорь. Здесь молодь взрослела, после чего возвращалась в моря и океаны, совершая свой немыслимо дальний переход в Саргассово море; там угри откладывали икру, а сами погибали. На Руси угря ловили для столов людей именитых (князей, бояр, дворян, священников), поскольку бедный люд, а в особенности крестьянство, считали угрей змеями и потому не ели их. Копченый угорь был чрезвычайно вкусен, и знающие мастера коптили угрей по своим тайным семейным рецептам.

Под глинистыми обрывами спокойных рек, порою и совсем малых, водился налим. Эту очень жирную и весьма древнюю рыбу не надо было чистить: не имел чешуи налим. А вот вкус имел знатный, почему и ценился в торжественных застольях. Из печени налима готовили знаменитый паштет.

Вот какова была вторая перемена.

Но перейдем к перемене третьей. Она состояла из двух частей.

В первой части подавалась дичь. Пернатая. С озер и тихих заводей добывались на Руси лебеди, гуси и утки, в степи — дрофы, стрепеты, куропатки, в подлесках — прежде всего рябчики.

Во второй части дичь пернатую сменяла дичь мясная: запеченные на вертелах лани и косули, олени и лоси. Ну и, конечно, медвежатина.

Охота на медведя была опасна, а потому доступна только боярам да князьям. Медведь считался добычей особенно почетной, почему медвежьи шкуры и хранились в домах тех охотников, кому довелось в назидание внукам завалить медведя.

Наибольшим почетом пользовался охотник, который мог сойтись с медведкой-батюшкой один на один. Уложить лесного хозяина надо было непременно ударом кинжала в сердце, почему охотник и надевал, собираясь на охоту, почти полное боевое снаряжение — вплоть до шлема. При ударе в сердце медведь падал вперед, и охотнику следовало удерживать его до тех пор, пока когти мертвого зверя не проскребут в последний раз по его кольчуге.

Медвежий окорок, засоленный и вымоченный в селитряном растворе, а затем прокопченный на можжевеловых дровах, считался лучшим питанием для молодых воинов, поскольку медвежья сила, по поверью, переходила в того, кто этот окорок ел. А медвежья печень считалась лекарством от многих болезней.

Последней переменой были заедки — сладкие блюда на меду. К ним полагались и запивки — всяческие настойки из ягод и сладкие вина из Византии.

Словом, у своих северных ворот Матушка-Русь встречала Английскую королеву улыбкой, добрым словом, хлебом и солью, естием и питием, и всем тем, чем была богата.

Новгород Великий стоял на Великом речном пути из варяг в греки, а потому начальник разведки великого князя Киевского Свирид давно оборудовал здесь лодочные подставы, где всегда наготове были свежие гребцы, битюги для провода караванов тягой вдоль низового берега, лошади для связи и ловкие всадники. Еще до начала пиршества в честь Английской королевы послал Свирид в Киев гонца — своего любимца Безымянного, который к тому времени уже вполне оправился от раны. Но об этом никому не сказал, даже побратиму, потому что Мономах был весь погружен в безбрежный и бездонный океан первой любви: его занимали только общение с Гитой, беседы с Гитой, мечтания о Гите.

После Новгорода Великого шхуна Мирослава медленно пробиралась протоками и волоком из одной речной системы в другую.

Пасмурное затишье сменилось холодными ветрами, ветра — моросящими дождями, а шхуна все никак не могла выбраться из второстепенных озер и речек, все никак не могла прорваться хотя бы к Смоленску, где можно было бы и обогреться, и просохнуть.

И — как назло — на последнем волоке к Днепру истрепанная предыдущими трудностями шхуна дала течь. Требовался ремонт, и немалый, о чем Мирослав и доложил Мономаху.

— Далеко ли до Смоленска, Мирослав?

— Порядком, князь. Пешком не дойдете. Здесь скучать придется.

А Мономаха томило острое желание как можно скорее добраться до Смоленска, встретиться с ведуном кривичей, поведать ему, что предсказание сбылось, и познакомить князя Воислава с Гитой. И Владимир вызвал к себе Добрыню.

— Вместе с Ратибором раздобудь тайно коней — для нас и для королевы.

— Зачем? — насторожился Добрыня.

— Помчимся в Смоленск.

— Так коляска нужна, великий князь. Для ее величества и ее дам.

— Дам привезут позже. А королева верхом скачет лучше меня.

Добрыня отчаянно замотал головой:

— Я ничего не понял и даже не слышал. Я отвечаю за вашу левую…

— Ну и отвечай.

— А если Свирид узнает?

— Ни слова Свириду!

— А если на врагов нарвемся?

— Это — повеление!

Добрыня примолк.

— И Ратибору — без подробностей.

Добрыня молча кивнул и пошел тайно раздобывать коней. Он по-прежнему упрямо считал, что Ратибор непременно где-то и как-то нашумит, а потому решил отправиться на поиски в одиночку.

Кони разведчиков Свирида были Добрыне недоступны, как и сами разведчики, связываться с которыми было небезопасно.

Оставались битюги, что помогали на волоках, а теперь остались безработными, поскольку шхуна Мирослава нуждалась в ремонте.

Добрыня долго искал их. И в конце концов нашел. Они вольно паслись на сочных прибрежных лугах в низине.

Седел на лошадях не было, поскольку они им и не полагались, но уздечки были, и Добрыня поймал четырех коней и доставил их Мономаху.

— Ваше повеление исполнено, великий князь.

— Они же не оседланы!

— Доедем, — рассмеялась Гита. — А заодно проверим, каков из вас всадник, мой рыцарь.