Между супругами Берю возникает спор: если мадам желает нарядиться в одно, то Толстяк хочет другое. Они просят меня разрешить их спор. У меня в голове рождается идея века.

— Всё что нам нужно, друзья мои, это быть оригинальными, — говорю я. — Вам обоим нужно выбрать костюмы второй степени.

— Если они тут есть, я не против, — запросто соглашается Берю. — А что означает вторая степень?

Я объясняю:

— Вы не просто нарядитесь в исторические костюмы, а больше того: Берта оденется мужчиной, а Берю — женщиной. Представляете?! Это будет гвоздь программы!

Идея им нравится. С компетентной помощью старьёвщика, которому всё больше хочется дожить свою жизнь одному, мы превращаем Берту в Дюгеклена[85], а Берю — в Джоконду.

Если бы вы их увидели, вам бы пришлось надеть железный корсет, чтобы не надорвать животы от смеха.

Старьёвщик, хоть и повидал на своем веку м…, которые косили под Наполеона, но тоже посмеивается в усы.

— А вы, месье? — спрашивает он, разглядывая меня.

Моя мечта — нарядиться самым банальным образом в комиссара Сан-Антонио. Но я не хочу шокировать. И я облачаюсь в костюм щёголя времен Директории.

— Ты похож на педика, — делает замечание Берю.

Но Берта прекрасно разбирается в вопросах мужественности (она считалась знатоком в неких гостиницах на Сене), и она уверяет, что я, наоборот, красив как Аполлон Бельведерский. В общем, мы готовы, и мы наконец покидаем ветерана войны с молью.

Если послушать Александра-Бенуа, то мы сразу же должны сыграть «Ку-ку, а вот и мы» на дверном звонке госпожи графини. Я же ему объясняю, что суть вечеринки заключается именно в том, что она начинается вечером, ну и чтобы дождаться нужного часа, тащу своих дружков в соседнее кафе, где наше появление вызывает сенсацию. Хозяин чуть было не подавился своей вставной челюстью, когда в его лимонадное заведение ввалились сам коннетабль Дюгеклен с большущими сиськами и Джоконда с ряшкой шире вывески его бистро. В воздухе повисла тишина. Игроки в четыреста-двадцать-один, которые свирепствовали за стойкой, роняют игральные кости в свой кофе. Только слепой, как ни в чём не бывало, продолжает читать в своем углу «Унесённые ветром» на брайле. Но его пёс ошарашен.

— Как это понимать? — бормочет хозяин заведения, шаркая тапочками по направлению к нам.

Я начинаю объяснять ему фишку.

— Для меня, — бесцеременно влезает Джоконда, — бутылку божоле, с соломинкой — не хочу испачкать свой корсаж.

Дюгеклен заказывает мятный лимонад.

Клиенты приходят в себя и обступают нас со всех сторон. Возбуждение растёт. Один шофёр такси говорит, что всё прямо как в цветном фильме Сесила Б. Демилль[86]. Удивить людей — проще простого. Начинать надо с раннего детства. Вы дарите ребёнку термоядерные игрушки, и он остается равнодушным, но зато радуется какой-нибудь ложечке или штопору. Взрослые ведут себя ещё более странно. Им кажется совершенно обычным то, что люди летают в космос, или то, что американцы послали хиросимцам фотографию Риты Хейворт[87]в виде атомной бомбы. Зато если вы нарисуете себе усы жжёной пробкой, тут же соберётся толпа зевак, чтобы поглазеть на вас. Единственное изобретение, которое потрясло весь мир, — это чесучие волоски![88]С тех пор ничего лучше не нашли, и вряд ли найдут.

Есть женщины, которые носят на себе целое состояние из норки, чтобы на них смотрели, тогда как им было бы достаточно надеть на голову кастрюлю, и результат был бы в десять раз лучше.

После того как закусочное общество вдоволь насмотрелось на наши анахронические костюмы, оно возвращается к своим баранам. Берю цветёт в своём платье! По-своему он поразительно похож на Мону Лизу. В конце концов, Джоконда — это всего лишь наше представление о ней. Добавьте ей усы, немного красного цвета на нос, и она будет похожа на Берюрье!

— Раз уж мы располагаем временем, — шепчет Бугай, доедая свой камамбер, — расскажи нам что-нибудь ещё, Сан-А.

Я ломаюсь, но коннетабль присоединяется к просьбе Джоконды.

— Ты же нам всё равно будешь рассказывать дальше, так что лучше дать газу. К тому же, чем больше ты расскажешь в присутствии Берты, тем больше я усвою, потому что один ум хорошо, а два лучше.

Я вздыхаю и сдаюсь.

— На чём мы остановились?

Берта спешит перевести стрелку.

— На том, что Жанну д'Арк поджарили. Короля охмурила дочь Сесили Сорель.

— Спасибо. Таким образом, Карл Седьмой, который был слабым и нерешительным, тихо-тихо заканчивает свое правление. К тому времени, когда он загнётся, Франция почти выберется из переделки. Дофин Людовик взойдет на трон…

— А какой высоты был трон? — перебивает ученик Берю.

— Зачем тебе?

— Чтобы знать. Всё время говорят, что короли на него всходят. Это потому что трон высокий или они на нём стоят?

— Кресло стоит на возвышении. Приходится подниматься по ступенькам, чтобы сесть на него. Король должен возвышаться и морально и географически!

— А королева? — интересуется Б.Б. — Ей тоже полагалась эстрада?

— Немного ниже… Да, любезнейшая.

— Откидное сиденье, — заключает товарищ Мона Лиза. — Логично. Короли жили не в Республике, они могли указать женщине на её место.

Его Величество качает головой. Он говорит, что в монархии всё же было что-то хорошее. Его глаза, подведённые карандашом, устремлены на жену.

— Пока ты не начал, хочу тебя спросить: у Дюгеклена были усы?

Я думаю.

— Нет, — говорю я, — я видел фотографию его посмертной маски, он их не носил.

Толстяк кивает и шепчет в сторону своей супруги:

— Тебе придётся побриться, моя курочка.

Толстуха теребит свои хохолки с недовольным видом, но я пресекаю выпад:

— Нового короля звали Людовик Одиннадцатый.

Джоконда подпрыгивает.

— Горбатый старик, который жил в Плесси-Робинзоне?