мы оба стали кричать мужику, чтоб не боялся, что мы ему зла не причиним, чтобы возвращался, и мы его накормим, и так далее… Чужак не вернулся, и мы снова легли на свои кровати.

На дверях мы поставили шумовые растяжки в виде банок и бутылок. Если двери хоть слегка приоткрыть, наши погремушки грохнутся на пол и мы услышим постороннее присутствие. Ночь прошла спокойно.

Следующее утро принесло лёгкий заморозок и солнечный день. Вчерашние опасения забавляли и вскоре мы трюхали на «иже» по замёрзшим колдобинам домой. Позже, Сергей еще долго припоминал это приключение.

Стоит добавить, что перед возвращением в свой родной дом, я заскочил в опорный пункт к участковому и рассказал ему о произошедшем на пасеке.

— …Вероятно, это был преступник, — предположил я.

— Да какой там преступник?! Так, «шелупонь» беглая, из поселенцев. По девке своей соскучился, вот и кинулся в бега.

А я подумал о беглеце: «Эх, мужик… Зря ты не вышел к нам! Мы бы тебя и накормили, и обогрели, и поняли. А понять — значит, простить».

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ПАСЕКУ

Пришла зимушка-зима. У пихт иголок побольше будет, чем листьев у других деревьев, да и не облетают они на зиму, вот поэтому и снегом пихты укутаны намного теплее, чем остальная голь перекатная. Всё как в жизни — кто больше нахапал, тот и пан. Да и внешне заснеженные пихты смотрятся куда красивее — к такому выводу пришли мы с Серёгой, когда перекуривали на той же самой развилке к пасеке.

Нам предстояло подняться на тягун, затем повернуть на девяносто градусов налево и, одолев перевальчик, упасть в середину речки Комарихи. А там останется только скатиться вниз, прежде чем снова окажемся на пасеке. В общем, часа через два мы должны были оказаться на месте. А там мы планировали сбросим рюкзаки и пойти на охоту на зайца.

А пока что, мы сидели и во всю силу своей неукротимой любви к природе, любовались пихтами в снегу. Лыжи стояли вертикально воткнутые в снег.

— Серёга, есть предложение.

Мой товарищ сидел на поваленном дереве, подставив солнцу свою физиономию.

— Не возражаю… Наливай! — с крайне философским видом ответил Сергей.

— Да погодь ты, я не об этом!

— А о чём ещё можно говорить в такое утро? Ещё только десять часов, а я уже хмельной от воздуха, красоты и запаха портянок.

— Гы-гы. Где ты увидел портянки? Я о другом. Давай путь срежем! Тупо пойдём по диагонали и выйдем на середину Комарихи. А вдруг эта тропа окажется короче? Хотя, как сказать… Те, кто прокладывал эти дороги, тоже не дураки и, наверняка, испробовали другие варианты.

— Ну и что нам это даст?

— Возможно, выявим новую тропу… Возможно по пути рябчика повстречаем.

— А давай, — согласился Серёга и стал решительно пристёгивать лыжи.

Какие же мы были дурни! Сначала идти было сносно — снегу в колено, настроение прекрасное. Прошли по склону крупный осинник. Ручей ушёл влево к Верхней Комарихе, а мы, как и было задумано, пошли по диагонали. За осинником, на взгорке, нам открылся прекрасный вид на большую поляну.

И её мы прошли без приключений. Но дальше стоял молоденький осинник, промеженый кустами волчьей ягоды. Здесь случился мы стопорнулись из-за того, что осинник и кустарник росли так густо, что лыжину приходилось просовывать сквозь стволики. Перенося вес на палки (повисая на них), мы постепенно вдавливали просунутую лыжину между стволами. Затем наступал момент тех же манипуляций со второй лыжиной. На каждый шаг уходило много времени, которое не стояло на месте.

Когда мы всё-таки преодолели эту «полосу препятствий», то заметили, что солнце заволокли тучи, и слегка посвистывает ветер. Радовало лишь то, что впереди стоял мелкий кустарник, состоящий в основном из шиповника. Тем более что полулысая вершина обещала нам долгожданный перевальчик, за которым и должна быть прямая дорога на Среднюю Комариху.

Наши бы надежды, да Богу в уши! Здесь снег оказался намного глубже и, что самое противное, наступая на наст, мы чувствовали себя в безопасности, но когда переносили вес своих тела на лыжину, она вдруг проваливалась то задком, то носком. Пришлось снять лыжи и нести в руках, а верхний слой снега пробивать ногой, и только затем проваливаться в него по самые бёдра. Мучительная прогулка продолжалась метров сто.

Серёга сносил испытания молча. Как он сам мне рассказывал, для него не проблема бегать на лыжах. Он это хорошо делал на прогулках, но только по проложенной лыжне! Теперь он захотел научиться ходить по лесу. Если бы я знал об этом, то выбрал бы что-нибудь полегче, чем эта «диагональ». А сейчас было важным, что он молча всё переносил.

Когда мы поднялись на мнимый перевал, то убедились, что за ним идёт небольшое чистое плато и начинается следующая ступенька подъёма. Вот так! Приходи, кума, любоваться! Наши мучения продолжались. Чтобы не повторяться, скажу, что так мы преодолели ещё две ступени. По шиповнику, по сугробам, по нервам. Сергей, хвала ему и слава, если и падал, то молча выкарабкивался сам и продолжал движение. Я-то тоже хлопался периодически, но мне это было привычно, а вот каково ему?!

Уже в сумерках мы выбрались-таки, на последнюю ступень и здесь нас ожидало новое открытие — перед нами стоял во всей красе стеной густой и пружинящий черёмушник. Нет, ну нельзя же так, чтобы десять бед в одном стакане! Обходить было сомнительно, ведь сумерки уже настолько сгустились, что ближайшие ветки различались с трудом. Сергей дышал запалено, как, собственно, и я. Что ж, сиди-не сиди, а начинать надо!

Трудно передать, как мы шли через заросли. Здесь приходилось не только устраивать лыжу, но и самому протискиваться между веток. Да её отцепляться от тех, которые тебя схватили за одежду. Стало совсем темно и я не мог рассмотреть, как там двигается мой напарник. Приходилось временами окликать его.

Всему приходит конец, и нашим мучениям тоже. Прямо из черёмушника мои лыжи провалились в какую-то канаву, и я принял удар тверди земной прямо пятой точкой. Ощупав снег, я понял, что это накатанная машиной дорога, и что машина здесь проходила давно и не раз. Первая мысль была о том, что это кто-то приезжал на пасеку. Ур-ра!

Из кустов вывалился Серёга. И тоже пал жертвой глубокой колеи.

— Это где мы?

— На комарихинской дороге. Теперь уже рядом, километра два.

Мы стояли упиревшись грудью в лыжные палки и