хрипло дышали. Идти никуда не хотелось. Хотелось разжечь костёр, вскипятить чай и хоть немного согреться. Когда мы ломали горочку, то, естественно, пропотели так, что выжимай. Теперь же, когда постояли на месте, ветерок сделал своё дело, и наши бренные останки стало потряхивать. Ну, чего ради разжигать костёр, когда пасека уже рядом? Ничего, дотянем. Если что, костёр мы всегда успеем разжечь.

Я снова потопал впереди, но теперь прощупывая колею. Ночь залила весь свет чернилами двоечника. Идти приходилось медленно, то и дело запахиваясь носками лыж в стенки колеи. След был утрамбован и поэтому лыжи постоянно отдавали назад, когда пытаешься ими оттолкнуться. Так мы шли долго. Очень долго. Пока однажды мои лыжи не уткнулись во что-то. Этим «что-то» оказался стог сена. Тут уж и дурак поймёт, что машина ехала вовсе не на пасеку, а объезжала стога. Её след колесил по полю и петлял между стогами. Господи, сколько же мы протопали зря. Ведь по идее, мы должны уже быть на пасеке!

Что же делать? Где лес, где дол? Вокруг чернота. Оставалось одно — надеяться на рельеф и на интуицию. Пройдя немного туда-сюда, я понял, где низ, а где верх поля. Естественно, речка Комариха должна течь именно внизу. Тогда, не задерживаясь более ни на чём, мы направились в низ поля. И не ошиблись. Когда лыжи стали стремительно падать вниз, я тормознул и достал фонарик. Всё ясно, вот кустарник, которым поросла речка Комариха. Случайно скользнув лучом рядом с собой, я увидел небольшую разворошенную копну сена. Сергей тоже увидел копну и направился ко мне.

— Серый, ты куда?

— Туда.

Я пошёл следом. Сергей устало повалился на сено.

— Всё. Я больше никуда не пойду.

Стало ясно, что наступил надлом. Он действительно никуда не пойдёт. Но ведь осталось идти метров пятьсот. Что делать?

— Хорошо, отдохни.

Серёга как сидел, так и повалился на сено. Даже рюкзак не снял. Тогда я достал зажигалку и зажёг пучок сена. Правда, горело оно одну минуту, но и этого хватило, чтобы Серёга придвинулся к пламени. Тогда я подбросил сена побольше, и стало светлее и теплее. Но сено жечь нельзя. Это закон и нарушить его можно только в самом крайнем случае, но такового случая не было. Смерть нам пока что не грозила. Я вытащил из рюкзака пару сарделек и срезал две веточки с ближайшей ивы. Подбросив сена, стал жарить сардельки. Видимо пятиминутного сна хватило моему товарищу, чтобы прийти в себя. Я растолкал его и вручил горячую сардельку.

Он вяло потянулся к мясу и стал безразлично жевать. Огонь погас. Из темноты послышался его голос:

— Давай переночуем здесь. Ведь люди как-то ночуют в стогах?

— Ночуют. Летом. А мы, с нашими летними спальниками, к утру обморозимся к чёрту! Давай, поднимайся! Осталось совсем немного. Теперь уж точно!

— Я не пойду.

— Хорошо. Я сейчас сам сбегаю на пасеку, отнесу свой рюкзак и вернусь за тобой. Только ты никуда не уходи, ладно?

— Ты не вернешься. Уйдёшь и всё.

— Серёга, ты что — дурак? Как это я не вернусь. Не расклеивайся, давай! Вот тебе моё ружьё, чтобы ты не сомневался.

Я достал из рюкзака свою вертикалку тридцать второго калибра.

— Вот тебе мой «олень» (так называлось ружьё), держи. Я скоро. Серёга остался где-то в темноте, а я наддал по чьему-то следу. Метров через четыреста след нырнул вниз к речушке, и я оказался на пасеке. Здесь, не теряя времени, я разжёг печь и сразу же отправился назад, за Серёгой. Мой товарищ мирно посапывал в сидячем положении. Пришлось прервать его сладкий сон.

— Далеко ещё? — Сергей говорил не разжимая зубов и как-то вяло реагировал на меня. Тут-то я и подумал о переохлаждении. Надо было срочно заставить его двигаться.

— Рядом. Пошли, пошли. Нельзя сидеть.

— Сколько?

— Четыреста двадцать пять метров. И мы дома! — я стащил с Сергея рюкзак.

— А ружьё не отдам. Вдруг ты захочешь убежать.

— Ладно, неси ружьё.

— Только попробуй удрать!

— Не волнуйся! — Я же знал, что ружьё не заряжено, и патроны находятся в моём рюкзаке. А рюкзак на пасеке.

Вскоре я сказал, что надо быть внимательнее, сейчас будет спуск и через двадцать пять метров мы окажемся у домика. Мы благополучно съехали, и Серёга выдохнул:

— Не соврал!

Когда разгорелись две свечи, я направил друга в спальню. Там находилась духовка печи и около неё можно было греться. Сама печь ещё не разогрелась, открывать заслонку нельзя, — задымит, а возле духовки самое то. Сергей сел на маленький стульчик и сунул руки в духовку. Я пошёл рубить прорубь, чтобы набрать воды. Поставив чайник, я заглянул в спальню и охнул. Такого мне ещё видеть не довелось. Из духовки торчал только худой Серёгин зад. Остального не было! Как он умудрился влезть в духовку, для меня и сейчас загадка! Пришлось вытаскивать.

От ужина он отказался наотрез. Пришлось насильно заставить его сделать глоток чая и всё. Укутав парня местным одеялом и добавив сверху его же спальник, я и сам, наконец-то, смог вытянуться на второй кровати. Мир погас!

Проснулся я часов в восемь. Сергей мирно посапывал под двумя одеялами. Печь не успела прогреть избушку, и я вновь развёл огонь. Было часов десять, когда мой товарищ зашевелился и сел на кровати.

— Ни фига! Где это мы?

— На пасеке.

— А когда мы пришли? Я же помню, как засыпал в стогу сена. Сначала было холодно, а потом ничего, согрелся. А ты куда-то ушёл и с концом.

Я взглянул на взлохмаченного Серёгу и покатился от смеха. Уж больно он напоминал воробья.

— Так ты, Серый, действительно ничего не помнишь?

Не-а. Я жрать хочу, как волк!

За завтраком я рассказал ему, как мы добирались до пасеки. Оказалось, что до черёмушника он всё помнил, а после — урывками. Сардельку и прочее вообще не мог припомнить. Зато, когда он стал вставать из-за стола, сразу вспомнил каждый пройденный метр пути. Если у меня тело поднывало и давало знать о вчерашней нагрузке, то, что говорить о Сергее? Он взвыл и после этого не мог сделать ни одного движения без оханья или подвыва.

Что особенно интересно, так это яркое горячее солнце за окном. Погода стояла…. Ну где она вчера была? Даже при свете луны мы бы заметили, что след от машины крутит между стогами, что речка и пасека находятся рядом. Ну, что теперь сетовать? А сегодняшнее светило просто не давало нам спокойно сидеть в доме, и мы решились-таки, выйти