Сегодня тоже что и вчера: открываю глаза и вижу стену… И заднице холодно: сижу на полу в углу камеры. Но болит всё. Видимо, Вася уже бессознательное тело молотил. Трогаю шишки, пытаюсь встать, всё работает, руки-ноги двигаются, уши слышат, глаза смотрят, зубы, вроде на месте. Хоть и болит всё. Жить можно, в общем.

Когда началась возня в столицах, все эти громкие отставки, народные сходки, аресты больших руководителей, помню, стоял около подъезда, докуривая, и встретил Васю. Тот, как обычно, неуверенно открыл дверь, бочком выскользнул, испуганно огляделся, потом, опасливо посмотрел назад и, успокоившись подошёл ко мне. Машинально сую руку в карман куртки, достаю сигарету и протягиваю. Влажные преданные глазки, «Спасибо, друг» во всей его позе.

Я один из немногих, кто не подтрунивал над ним, не издевался, не ржал над неуклюжим человечком с четвертого этажа. Впрочем, и особой жалости к Ваське не испытывал, но и наблюдать, как издеваются, не нравилось. «И разговаривать тоже не хочу с тобой, Вася» — думал, наблюдая, как он прикуривает.

— Слушай, а чего там происходит-то? Митинги, арестовывают этих, — тычет пальцем неопределённо, куда-то за спину и вверх. — Теперь всех воров пересажают-перестреляют и заживём? — пристально смотрит на меня, как на девушку в окошке справочного бюро вокзала.

— С чего ты это взял, Васёк? Когда такое помогало? Кто посадит? А кто решать будет, кого садить, кого стрелять? — нехотя отвечаю. — Думаешь, те кто сейчас лезут наверх, о тебе или обо мне думают? Или о какой-то справедливости?

— Ну, пишут везде и говорят. Что сметём эту старую банду. Избавимся от них и…

— И что? Ты представляешь масштаб? Ведь вся страна погрязла в коррупции. Ты был в госучреждениях? С инспекторами сталкивался? Пробовал что-то добиться от государства на любом уровне? — не знаю, зачем меня понесло.

Почему я решил этому Васе всё высказать? Видимо, не остыл от недавних споров с друзьями, тоже горячими головами: «Сейчас этих пересажаем, этих расстреляем и заживём» и просто высказал мысли, которые бродили в голове.

— Это, Вася, надо процентов семьдесят страны пересажать. А то и девяносто… девять. Даже меня, например. Я, когда чек в своём магазине не пробиваю или в отчётности немного цифры меняю — тоже, получается, немного «этот», как ты говоришь. Меня тоже «смести» надо? Хотя делаю я это не для астрономических барышей, а чтоб без штанов не остаться. Сметут меня — у кого будешь сигареты стрелять? — эдак покровительственно говорю.

Вася смотрит и молчит.

— А будет вот что: наверх выберется всякая шваль и пена. Перебьют кучу народу и рассядется в руководстве другая банда. А до нас с тобой никому дела нет и не будет. — бросаю окурок в урну и захожу в подъезд. Васёк пристально смотрит мне вслед, о чём-то размышляя.

Когда волна «масштабной борьбы с коррупцией на местах» дошла и до нашего городка, выяснилось, что ворья и правда, очень много. И надо много тюрем. И много «специальных» учреждений для утилизации коррупционеров. И много охранников в тюрьмы. И немало «утилизаторов».

Удивлялся ли я, когда пришли и за мной? Наверное, нет. Уровень сюрреализма окружающей жизни уже давно превысил ожидаемые прогнозы. Для меня вокруг бурлил мутный поток перемен. И свой арест я воспринял почти с апатией.

Но, когда в мою камеру зашёл тот самый Васёк, в униформе, с ружьем и со словами: «Шваль, говоришь? Мусор? Какие, говоришь циферки менял?», не скрою, немного озадачился. А когда в ответ на моё: «Васька, ты чего? Я же шутил», получил прикладом в живот, удивление, как рукой сняло.

ЧУЖАК НА ПАСЕКЕ

Серёга появился в нашей бригаде полупроводниковой преобразовательной подстанции примерно в начале восьмидесятых. Высокий, сухощавый и подвижный, он как-то сразу влился в бригаду и быстро стал своим человеком. Будучи моложе всех, он старался больше молчать и слушать, что говорят другие. Он как бы узнавал нас через разговоры.

А говорили мы ни о чём и обо всём сразу. Точнее, каждый о своём. Если не считать общих тем, то мои разговоры сводились в основном к туризму и соревнованиям по спортивному ориентированию на местности. Серому это нравилось, и он частенько задавал мне вопросы, касаются именно этой темы, ибо я в них разбирался как никто другой.

Однажды, по причине лютой непогоды и разбитых дорог в нашем краю, мы решили изобрести грунтозацепы собственной конструкции. Серёга сотворил свои из шкивного ремня вентустановки, а я изготовил металлические. Сначала было решено испытать Серёгины.

Дело было глубокой осенью, и дожди не давали покоя целыми неделями. Только дожди нам не помеха, когда природа зовёт и мaнит! Я же сам расписывал чудеса и прелести горячей печки, а поход в непогоду можно было стерпеть.

Сергей приехал на работу на своём «ижаке» без люльки. Рюкзаки мы оставили на проходной. Во времена советского союза это было само собой разумеющееся явление. Под присмотром охранника, в сухом помещении (Почему бы и нет?). Это сейчас, когда офисная показуха внешнего благополучия стала важнее нужд человека, тебя с рюкзаком просто вышвырнут под дождь или снег, да ещё и раздуют это до экономической диверсии.

Отработав положенные восемь часов, мы переоделись и вышли на проходную. Здесь пожилой охранник поинтересовался, куда мы направляемся, и позавидовал даже: «Эх, а хорошо бы в такую непогоду завалиться под горячий бочок печки». Это высказывание нас еще подстегнуло и как-то воодушевило даже.

Одетые в костюмы химзащиты и резиновые сапоги, мы вообще бы не замечали мелкого дождя, если бы он не сёк лица. Мотоциклетные очки спасали глаза и то ладно. За селом Тарханка, за железнодорожной станцией начиналась грязевая дорога. Мы привязали ремённые грунтозацепы и приготовились ехать за девять километров на пасеку Остапенко.

Не скажу, чтобы нас кидало из стороны в сторону по разбитой дороге очень уж сильно, но иной раз закидывало ощутимо. Грунтозацепы «держали дорогу», но ровно один километр. А дальше начались наши мучения: грунтозацепы стали рваться один за другим, а нам пришлось вести мотоцикл «в поводу» (то есть, толкать транспорт в гору). Естественно, Сергей не знал дороги и во время очередного перекура с сомнением спросил:

— Думаешь, дотянем?

— Не-а, — беспечно ответил я.

— Тогда что? Разворачиваемся домой?

Нас окружала сплошная темень ночи, сдобренная мелким дождём со снегом. Я-то знал куда идти, а вот Сергей стоял в сплошной ночи и ничего не понимал. Для него была понятна только непогода. Мне же было проще размышлять о грядущем.