– Может, искупаемся? – спросила она, сама удивившись пришедшей ей в голову мысли.

Они любили друг друга здесь, прямо на траве, в этом укромном уголке, который так хорошо знал Карлос, но сейчас оба уже оделись.

– Нет, – ответил он, – заводи – коварная штука. Вид их обманчив, никогда не знаешь, что прячется под этой манящей прозрачностью.

– Вот уж мужской взгляд на вещи, – сказала Кармен.

– Нисколько, – возразил Карлос. – В моем селении… в селении, где жили мои родители, вернее, куда они меня привезли, подростками мы раздевались догола и вытаскивали из заводи форелей.

– Ты хотел сказать, ловили, – поправила его Кармен.

– Нет, именно вытаскивали. Надо было замереть и стоять тихо-тихо, не шевелясь, и тогда ты мог схватить форель руками. Там так было принято, и знаешь, я часто вытаскивал форель; через это обязательно надо было пройти, хотя нам, мальчишкам, нравилось. Но я хотел сказать, что своими глазами видел людей, утонувших в заводи. Ты ведь никогда не знаешь, что там внизу, а если не заметишь водоворот и угодишь в него, тебя засосет, и все, привет. Это как в жизни – ни на минуту нельзя ослаблять внимание.

Кармен с любопытством взглянула на него.

– Из какого селения ты родом?

– Из… – Карлос запнулся и отвел глаза, – из какого-нибудь, какая разница. Из дерьмового.

– Ну уж, – засмеялась Кармен. – Похоже, оно тебе не очень нравилось.

– Меня туда привезли, я его не выбирал, – ответил Карлос.

– Никто не выбирает место, где он родился.

– Я не сказал, что я там родился. Я сказал, что меня туда привезли… Послушай, тебе это очень интересно?

– Нет, – ласково ответила Кармен, – но мне очень интересен ты.

Ее признание заставило Карлоса даже улыбнуться от удовольствия.

– Тогда, – сказал он, помолчав, – давай считать, что моя жизнь началась в одном интернате, ведь именно с тех пор я был по-настоящему одинок… пока не встретил тебя, – добавил он. – Но и это не имеет значения.

– А твои родители…

– Они развелись; поэтому меня и отвезли в интернат, – сказал Карлос, уставившись в землю. – О своем отце я ничего не знаю. Вижусь только с матерью… Один-два раза в год. Она уже старая, но держится, и все равно я ни о чем ее не спрашиваю. Иногда я ей звоню. – Карлос поднял голову и в голосе его зазвучали жесткие нотки: – Давай договоримся: меня интересует только настоящее, только то, что происходит сейчас, здесь, рядом с моей заводью и рядом с тобой.

На третий день после убийства судьи Медины пошел дождь. Началось с сильного, порывистого ветра; он поднялся ночью, а на рассвете уже вовсю злобно хлестал дождь – не ливень, но нудный дождь, которому не видно конца. «Настоящая непогода, нагоняющая тоску», – думала Мариана, то и дело просыпаясь от завываний ветра, пригоршнями швырявшего на рассвете воду об ее оконное стекло. Обычно она не обращала внимания на плохую погоду – правда, сегодня день выдался на редкость отвратительный; может, так казалось потому, что все предыдущие дни ярко светило солнце, – но этим утром ей к тому же было не по себе, то ли из-за плохого сна, то ли где-то внутри сидела простуда, дававшая о себе знать легким ознобом.

Ана Мария Аррьяса сидела на кровати и не знала, то ли пойти за халатом, тапочками и вставать, то ли опять залезть под одеяло и забыть о непогоде. Но последнее, к сожалению, вряд ли удастся. Ана Мария взглянула на спящего рядом Фернандо и позавидовала его крепкому сну. Она нередко думала, что хороший сон мужа объясняется механизмом самосохранения: по ночам ему нередко приходилось отвечать на телефонные звонки, а когда требовалось, то и оказывать больным неотложную помощь, и если ты не научишься использовать для сна любой короткий промежуток времени, значит, профессия врача не для тебя. Зато она сама, делившая с мужем все невзгоды, просыпаясь от телефонных звонков и неурочных вызовов, потом долго не могла заснуть.

Рамон Сонседа всегда, с детства, вставал ни свет ни заря. К раннему подъему он относился с религиозным рвением, и существование этой религии зависело исключительно от его личного примера. Поэтому, когда остальные члены семьи поднимались – каждый в соответствии со своей потребностью в сне и делами, – Рамон встречал их улыбкой превосходства или, в худшем случае, испепеляющим взглядом. Сегодня Рамон Сонседа был в отвратительном настроении, другими словами, искал ссоры с первым, кто подвернется под руку. Чертыхаясь сквозь зубы, бродил он по дому в поисках жертвы. Рамон догадывался, что найти ее будет нелегко; дети, не слишком преуспевшие в жизни, поднаторели в искусстве не попадаться отцу на глаза или притворялись, что не замечают его дурного настроения, а с женой они уже давно заключили молчаливое соглашение – он позволял ей выступать в роли образца семейной добродетели, за что она на многое смотрела сквозь пальцы. Поэтому Району пришлось усесться в комнате, где обычно завтракали все члены семьи, и дожидаться их там, недовольно бурча что-то себе под нос и раздраженно поглядывая в окно: порывы ветра и хлеставший по стеклу дождь грозили вконец испортить наступающий день. А ведь именно сегодня Рамон Сонседа пригласил друзей на официальную церемонию спуска на воду своего нового моторного катера, который накануне привезли из Сантандера; сейчас катер был пришвартован в порту Сан-Педро, хорошо защищенный от разгула стихии. И, судя по всему, ему предстояло оставаться там еще пару-тройку дней, если верить барометру в гостиной, стрелка которого резко пошла вниз, предвещая затяжное ненастье.

Хуанито Муньос Сантос смотрел на спящую Елену и думал о Кармен, которая не ночевала дома. Очень хотелось разбудить жену, но было боязно, особенно при мысли о том, как она воспримет эту новость. Хуан спал чутко и плохо, поэтому довольно скоро он стал сквозь сон прислушиваться, вернулась Кармен или нет, пока не понял, что вернется она не раньше завтрака. То и дело просыпаясь, он даже пару раз вставал, чтобы убедиться в ее отсутствии. Потом Хуанито лежал и размышлял о себе, о том, что он считал своей склонностью к пересудам, которая – Хуанито это видел – с годами росла. На самом деле она беспокоила его не так уж сильно, но все-таки беспокоила: ему казалось, что это не по-мужски. Взглянув еще раз на Елену, Хуанито позавидовал ее спокойствию и – этому, действительно, можно было позавидовать – безграничной вере в живительную силу сна. Если хорошо спят люди со спокойной совестью, то свою совесть Елена уговаривала спать с помощью успокоительного. А вот его совесть, если так рассуждать, черна, как деготь, хотя Хуанито и не понимал, почему.

Кари де ла Рива услышала, как чей-то голос прошептал: «Идет дождь». Она насторожилась, не открывая глаз, – дождь беспорядочно и жестко хлестал по оконному стеклу; и от этого ей стало так неуютно, что, повернувшись на другой бок, Кари с удовольствием укрылась от непогоды в объятиях мужа, и звуки перестали для нее существовать.

Кармен Фернандес, секретарь суда, яростно чистила зубы, чтобы одолеть сонливость и, наконец, проснуться; вдруг она застыла и пристально посмотрела себе в глаза, отражающиеся в зеркале ванной комнаты. В этот ранний час, когда еще плохо соображаешь, среди беспорядочно мелькавших в голове мыслей, неожиданно проскользнула одна, от которой Кармен оторопела: ей почему-то подумалось – ни с того ни с сего, просто так, – что она совсем не прочь завести роман с Карлосом Састре.