Когда они прибыли в пункт назначения — на маленькую железнодорожную станцию, расположенную где-то в горах, — людей высадили с грузовиков и разместили в трех заранее арендованных поездах по сорок вагонов в каждом. К каждому поезду приставили сопровождающего — на случай, если возникнут неожиданные проблемы, — а также прицепили вагон с продовольствием.

В одном из поездов вагоны были наполовину открытыми, и, чтобы укрыться от холода, дети старались спрятаться среди взрослых.

Один из этих детей, Митка К., считал себя специалистом в области путешествий на поездах, потому что это была уже его вторая поездка. Первый раз он ехал на поезде, когда его везли из Освенцима в Бухенвальд. Ему было тогда десять лет.

Он рассказал, что, когда напуганные наступлением Красной армии немцы решили эвакуировать Освенцим, его, вместе с тысячами других людей, многие из которых после всего, что они пережили в лагере, едва держались на ногах, посадили примерно в такой же поезд с открытыми вагонами, однако там взрослые вынуждены были стоять, потому что сесть было невозможно. К тому же их сковали цепями. Было ужасно холодно. Чтобы согреться и размяться, немецкие солдаты хлестали их плетьми. От холода люди начали умирать. Но Митка выжил. Он остался в живых благодаря тому, что затесался в группу людей, стоявших в обнимку. И хотя в концов концов эти люди тоже умерли, стенка, которую они образовали вокруг него, и тепло, которое они выделяли, пока еще дышали, спасли ему жизнь.

— Я не знаю, — сказал Митка, словно пытаясь объяснить себе, как ему удалось уцелеть, — чувствовали ли они, что я стою среди них. Но я был ребенком, и мне полагалось жить. А они умерли. Может быть, чтобы спасти меня. А может быть, просто потому, что прожили уже достаточно долго и пришел их час.

Когда их привезли в Бухенвальд, немцы спустили на них собак.

Митке удалось убежать в лес и добраться до Веймара. На следующий день Веймар был освобожден.

Он скитался по разрушенной Германии. Поскольку он был очень грязный, его никто не хотел брать. Однажды его укусила собака, и он ее убил. В другой раз он подобрал раненого голубя, и тот умер у него на руках. Он похоронил птицу, насыпал над ней земляной холмик, украсил его сухими листьями и положил на него бумажку, на которой написал имя своей покойной матери. Сидя у могилы голубя, он впервые за несколько лет заплакал.

Его подобрали американские солдаты-евреи где-то в окрестностях Мюнхена. Он не помнил, как туда попал.

И вот теперь он ехал в открытом вагоне, чтобы сесть на пароход под названием «Анна», и обучал других детей, как согреваться среди замерзших людей, которые были на этот раз уже не мертвыми, а живыми, и направлялись не в Бухенвальд, чтобы умереть, а в Палестину — чтобы жить.

В окнах на холодном ветру развевались бело-голубые флаги. Люди, которым приходилось зимой съезжать с маленькими детьми по крутому заснеженному горному склону, люди, которые сумели обхитрить полицию Франции, Италии, Англии, Австрии и Чехословакии, люди, которым удалось пробраться через американские блокпосты, — эти люди сидели сейчас в тесно набитых вагонах и мечтали только об одном: чтобы их муки наконец-то закончились.

От холода губы у них посинели, а голоса осипли, но, чтобы не поддаваться унынию и не падать духом, они запели сто тридцать второй псалом:

— Приятно? — скептически фыркнул Митка. — Сидеть вместе, как братья, и петь, когда у тебя нет голоса, приятно? Да уж, приятно, ничего не скажешь… — И засмеялся так, как может смеяться только человек, который выжил благодаря мертвым.

В Освенциме он копался в имуществе умерших людей, и если находил какую-нибудь ценную вещь — например, кольцо с бриллиантом, — то относил ее эсэсовцам, и те за это оставляли его в живых. Так он покупал себе неделю за неделей и в результате уцелел…

Они долго ехали по горам, но в конце концов поезда спустились в долину и по извилистой железной дороге направились в Бакар.

По первоначальному плану плавание по морю должно было занять шесть или семь дней, и корабли были загружены соответственно, но в процессе подготовки стало ясно, что путешествие продлится гораздо дольше — не меньше двадцати трех дней, — и пришлось дозагружаться. Одной только «Анне» требовалось 90 тонн продовольствия (из расчета четыре тонны в день).

Ежедневный паек на одного человека состоял из 350 граммов хлеба, 100 граммов варенья, 150 граммов рыбных или мясных консервов, 80 граммов сыра и одной луковицы.

К сожалению, лук, который удалось достать, был сухим, а хлеб, купленный в Бакаре, хоть и выпечен по немецкому рецепту, разработанному специально для солдат вермахта и оставался свежим в течение пяти дней, в конечном счете от сырости заплесневел, и его в шутку прозвали «пенициллином». Однако приходилось довольствоваться тем, что есть. Детского же питания Йоси и вовсе достать не смог, равно как и достаточного количества фруктов. Как он ни старался, все, что ему удалось раздобыть, это немного мандаринов и яблок (которые он случайно отыскал на каком-то складе), и их решили распределить в первую очередь между больными, а если после раздачи что-нибудь останется, то отдать оставшееся старикам и детям.

Как-то раз Йоси сказал, что объяснить страстное желание евреев добраться до Палестины столь же трудно, как объяснить солнце, воздух и свежую булочку.

Сотни тысяч людей, которые в минуты мучительных раздумий задавались вопросом, почему все это произошло, почему это произошло именно с ними, где в это время был Бог и почему Он не спас народ Израиля, знали, что ответа ни на один из этих вопросов не существует.

Одна женщина рассказывала:

— Когда я впервые увидела солдат из палестинской Еврейской бригады, то поначалу обрадовалась. Я ужасно разволновалась при виде Звезды Давида на их форме и стала трогать их нашивки с надписями на иврите. У меня было такое ощущение, будто мы уже на родине. Но потом я вдруг разозлилась, и мне захотелось их убить. «Где вы были до сих пор? — закричала я. — Где вы были, когда мы в вас так нуждались?»

Второго ноября, в день провозглашения Декларации Бальфура, первые два поезда в заранее установленном порядке и с надлежащим интервалом прибыли в Бакар и остановились неподалеку от порта, однако третий поезд задержался в пути и в конце концов пришел без вагона с продовольствием. Поэтому продуктовые пайки, и без того скудные, пришлось урезать еще больше.

Перед посадкой на корабли был организован торжественный сбор — наподобие тех, которые в Палестине любили устраивать молодежные движения, — и по этому случаю Йоси, Биньямин и их товарищи нарядились в одежду цвета хаки, посчитав, что, с одной стороны, она будет выглядеть как военная, а с другой — как парадная. Был поднят бело-голубой сионистский флаг, прогудел гудок парохода, и все хором спели «Атикву». Но когда флаг опустился, гудок прозвучал еще раз и людей подвели к трапам кораблей (которые, кстати, сильно напоминали загоны для скота), они вдруг все, как по команде, невзирая на холод, засучили рукава (на некоторых одежды было четыре-пять слоев, так что они в ней страшно потели), и в сероватом предвечернем свете Йоси увидел у них на руках синие номера.