На какое-то мгновение он лишился дара речи. У него возникло ощущение, что перед ним не люди, а числа.

Йоси было двадцать семь, и он прекрасно знал, что ему предстоит доставить в Палестину более трех тысяч человек. Но пожалуй, только сейчас, когда он увидел перед собой это море синих номеров, только сейчас до него впервые по-настоящему дошло, какую злость и обиду несли эти люди в своих израненных душах. И одновременно с этим пришло чувство стыда. Он вдруг остро ощутил, что во всей этой устроенной ими праздничной шумихе — как и вообще в сложившейся у них в ишуве привычке устраивать по каждому поводу помпезные мероприятия с красивыми ритуалами и торжественными речами, — что во всем это было нечто ребяческое. Там, в Палестине, это служило для них чем-то вроде компенсации за пустынный ландшафт, кактусы, пыль и самумы, но здесь, среди людей, которых еще совсем недавно, как в страшной сказке, собирались посадить на лопату и бросить в пылающую печь, здесь все это выглядело по меньшей мере нелепо.

Увидев реакцию Йоси, его шок, люди заулыбались.

— Если вам нужен номер четырнадцать шестьсот шестьдесят семь, — крикнул кто-то из толпы на идише, — то это я!

На борт обоих кораблей люди поднимались в образцовом порядке, группами по тридцать пять человек. Первой отчалила «Анна», а за ней — «Святая».

Ночь показалась всем бесконечной, но, когда наконец наступило утро, Ерушалми взял мегафон и официально представил пассажирам себя, Йоси и членов экипажа. Пассажиры слушали его затаив дыхание. Он говорил на иврите, и его слова переводились на идиш, румынский и венгерский. У всех было ощущение, что их прошлая жизнь закончилась и что они стоят перед лицом чего-то нового и неведомого, чему еще нет подходящего названия. Как если бы они читали книгу, дошли до конца очередной главы, перевернули страницу — и им предстояло сейчас прочесть новую главу.

Холод усиливался. Пресной воды было достаточно только для питья. Для мытья посуды и стирки ее не хватало.

Йоси спустился в трюм. Дети, в большинстве своем сироты, сидели на тесных нарах и играли в пуговицы и бумажные шарики. На каждого из них отводилось всего по тридцать сантиметров. Была ужасная жара, и в воздухе стоял резкий запах пота. Разучившись за время скитаний доверять кому бы то ни было, люди надели на себя всю свою одежду и страшно потели.

Йоси взял громкоговоритель и объявил, что еду дадут только в том случае, если будет поддерживаться чистота. Это подействовало, и люди стали наводить в своих секциях порядок.

В кормовой части трюма организовали медпункт — для чего пришлось выселить из кают проживавших там матросов, — и первыми туда положили одиннадцать беременных женщин (которых, несмотря на полученный сверху приказ, все же взяли на борт). Некоторые из них были замужем, другие забеременели вне брака — в память о своих детях, умерших во время войны. Однако были среди них и такие, кто не радовался своей беременности.

— Я не хочу иметь детей-евреев, — заявила Йоси одна из женщин, у которой на шее висел крестик. — Еврейских детей сжигают в печах!

— Вы — люди, а мы — номера! — с гневом крикнула ему еще одна лежавшая в медпункте женщина, горестно воздев руки к небу. — Номера не рождают детей, которые потом становятся людьми. Номера рождают номера. Больше не нужно никаких номеров!

Сразу после того, как пассажиры поднялись на борт и расположились на нарах, Йоси собрал представителей разных партий и молодежных движений и предложил им избрать корабельный комитет — причем такой, в котором у всех организаций будет равное представительство. В результате этот комитет был сформирован, и его председателем стал Ицхак Арци. Члены комитета разработали устав, договорились о распределении ролей, разработали график дежурств по уборке и постановили отобрать людей, которым надлежало посменно спускать в трюм ведра с водой. Они также приняли решение, что пассажиры будут получать воду и пищу три раза в день. Все очень хорошо понимали, что, несмотря на тяжелые условия, система жизнеобеспечения должна работать как швейцарские часы. Иначе может произойти беда.

Хотя в процессе подготовки «Анны» к плаванию Йоси и Биньямин постарались предусмотреть все что только возможно, тем не менее установить образцовый порядок в трюме, застроенном восьмиэтажными нарами и напоминавшем запутанный лабиринт, им удалось не сразу. В течение многих лет порядок был лютым врагом плывших на пароходе людей, он ассоциировался у них с эсэсовцами и овчарками, и, когда от них снова потребовали его соблюдать, это вызвало с их стороны инстинктивное противодействие. То и дело там и сям возникали очаги волнений, и Биньямину с Йоси приходилось тратить много усилий, чтобы их гасить. Людям, которые привыкли воспринимать весь окружающий мир как своего врага, было очень трудно привыкнуть к этому новому «концлагерю» — хотя они пришли в него добровольно, — и только через какое-то время они наконец-то начали понимать, что никаких реальных врагов у них на борту, разумеется, нет и их единственный враг в данном случае — они сами.

Все пассажиры вели себя по-разному. Некоторые из них чувствовали, что у них нет больше сил жить, и пребывали в тяжелой депрессии. Они не выходили из трюма на палубу, отказывались от еды, целыми днями, как трупы, лежали на нарах и молили Бога о смерти. Эти люди сдались. Однако большинство пассажиров сдаваться не желали и пытались обжиться в маленьком жизненном пространстве, которое им выделили. Дабы создать хоть какую-то видимость домашнего уюта, они отгораживали свою пятидесятисантиметровую нишу с помощью занавесок из ткани или бумаги.

Йоси поручил нескольким молодым ребятам помогать старикам залезать на нары и спускаться с них.

Юный трубач, которому Йоси повязал на руку повязку с изображением его инструмента, трубил не переставая, будто хотел помочь людям хоть на мгновенье забыть о мрачном настоящем и вселить в них — пусть даже и призрачную — надежду на то, что впереди их ждет более светлое будущее.

В судовом медпункте работали врачи из числа пассажиров. Найти их не составило большого труда.

В изоляторе находилось несколько женщин, больных сифилисом. Они лежали там совершенно одни, и никто не осмеливался к ним приблизиться. Ерушалми не хотел брать их на борт, опасаясь, что они могут заразить других, но Йоси настоял и проследил за тем, чтобы им оказали медицинскую помощь. «Пойми, — сказал он, — они же не виноваты. Немцы их изнасиловали». Тем не менее, если остальные пассажиры передвигались по судну относительно свободно, то этих женщин держали в изоляции, и из-за этого они чувствовали себя отверженными. Когда Йоси приходил их навещать, они плакали и смотрели на него с упреком, как если бы он их предал. Но хотя это и причиняло ему боль, он понимал, что другого выхода просто нет. «Доброта, — говорил он себе, — это хорошо, но в данном случае она неуместна. Среди пассажиров есть люди абсолютно невежественные в вопросах гигиены, и они могут заразиться».

Гуляя по трюму корабля, пассажиры то и дело терялись в запутанных лабиринтах проходов и коридоров, но особенно много проблем возникало, когда им нужно было подняться из трюма на палубу или спуститься с палубы в трюм. Они то и дело натыкались друг на друга, терлись друг об друга и, чтобы дать пройти другим, вынуждены были прижиматься к стенкам. Между тем, даже если каждый поднимался на палубу и спускался обратно всего два раза в день, получалась огромная цифра — четырнадцать тысяч подъемов и спусков. Чтобы внести в этот хаос какой-то порядок, Биньямин и Йоси установили строгое правило, которое действовало для всех без исключения. Согласно этому правилу, подниматься и спускаться по лестницам разрешалось только с правой стороны.