говорил Сыч, все еще усмехаясь. – Это мы монеты у купчишки сняли, а ты так, шалава приблудная. Клеилась к нему, да не срослось у тебя.

– Я с Гансом работаю, тут он сейчас, позову, и он вам покажет, как его деньгу брать! – свирепела бабенка. – Думаете…

И тут она в первый раз глянула на кавалера, осеклась, словно рот ей кто ладонью накрыл. Лицо ее вытянулось. А ведь Волков ни слова ей не сказал, молча стоял, но она вдруг заговорила, сменив тон:

– Добрые господа, дозвольте мне уйти.

– А как же Ганс, ты его, кажется, Спесивым звала? – спросил кавалер. – А кошель купчишки забрать уже не хочешь?

– Какой еще кошель, добрый господин, – ласково отвечала девка, – я за ночь всего тридцать крейцеров беру, а за раз, по-быстрому, так и вовсе десять. Ежели вы, господа, хотите, так я вам без денег дам, прямо тут.

Для убедительности она подобрала юбки до колен.

– Эх, экселенц, вы своим видом всю затею мне попортили, – расстраивался Сыч. Он поглядел на шлюху: – Ганс твой где, курица? Ну, говори.

– Да какой Ганс, господа добрые, брехала я, испугалась, думала, воры вы. Вот и решила припугнуть, – лепетала девка.

– А купчишку-то чем опоила? – продолжал Сыч.

– Ничем я его не поила. Сам напился, – твердо говорила шлюха.

– Сам? – Сыч засмеялся. – Я весь вечер за ним считал, он три кружки пива выпил. Такому кабану три кружки – только в нужник сходить, его и шесть не свалят. А тут глянь-ка, он без памяти валяется.

– Не поила я его, – продолжала отпираться девка.

– Не поила? Ну, значит, кабатчик ему в пиво зелья плеснул или разносчик, – предположил кавалер с ехидством.

– И их спросим, – пообещал Сыч, – но сначала тебя осмотрим, вдруг какую склянку найдем.

Девка молчала, смотрела то на Сыча, то на кавалера, что загораживал ей дверь. Раздувала ноздри и молчала, только глубокие вдохи делала.

– Ну, – продолжал Сыч, – сама все покажешь или тебя обыскать? Но смотри, обыскивать буду неласково. Во все дыры загляну.

Девка все продолжала дышать молча, и лицо ее с каждым вздохом становилось все темнее, а глаза… Белки глаз ее стали вдруг краснеть, словно от натуги кровью наливались.

Сыч, словно не замечая всего этого, взял было ее за руку, но она легко вырвалась и разодрала ему кожу, словно когтями кот.

– Ишь ты, зараза, – выругался Фриц Ламме, разглядывая царапины, – ну уж теперь-то держись.

А шлюха вдруг легко отпрыгнула от него на шаг, совсем почернела лицом, выставила руки и скрючила пальцы. Глаза алые, безумные. Раскрыла рот – все зубы целые – так широко, как люди не раскрывают, зашипела, словно кошка, из нутра, из легких, громко и страшно, и кинулась к двери.

– Господи, – воскликнул Сыч, шарахаясь от нее, – экселенц, то ведьма.

А кавалер не шевельнулся, как стоял у двери, так и остался стоять, только руку вперед выставил здоровую, баба на нее горлом и налетела. А он только пальцы сжал крепко. Она продолжала шипеть, вцепилась в рукав его стеганки ногтями, да нет! Когтями! На пальцах ее были кошачьи когти вместо человеческих ногтей. Пыталась драть рукав, да куда там, он толст, от меча защитить может, не то что от когтей. А Волков только глядел ей в страшные глаза и улыбался.

И иссякла она, устала, отшатнулась, вырвалась из его пальцев, отступила и стояла, терла горло свое, смотрела на него с ненавистью исподлобья. Тут Сыч пришел в себя, скалился довольно:

– Что? Утерлась? То-то! Экселенц и пострашнее ведьм успокаивал.

– Что вам от меня нужно? – прошипела баба, переводя дыхание и растирая горло.

– Поговорить, – спокойно отвечал кавалер. – Мы поспрошаем, ты отвечаешь.

– И врать даже не думай, – добавил Сыч, – ты ведь с первого взгляда поняла, с кем дело имеешь.

– А если говорить стану, что со мной делать будете? – спрашивала девка, вроде как успокаиваясь и понимая, что рассказывать придется.

– Будешь говорить – отпущу, – пообещал Волков. – А нет, так в трибунал отправлю.

– А не врете? Точно отпустите? – все терла горло баба.

Волков не счел нужным отвечать, за него молвил Сыч:

– Дура, господин рыцарь божий не врет никогда, раз сказал – отпустит, значит, отпустит.

– А что знать хотите?

– Все хотим. Как тут вы живете, кто у вас верховодит, куда купчишки деваются. Ты ведь все знаешь, вот и нам расскажи, – голос Сыча звучал ласково. – А расскажешь все честно, без утайки, так отпустим. Губить не будем. – Тут он изменил тон и сказал сурово: – А врать надумаешь, так с отцами святыми познакомишься, им свои фокусы кошачьи покажешь, они большие охотники такое смотреть.

– Хорошо, согласна я, только вы уж потом меня не обманите, отпустите, иначе грех вам будет. – Бабенка вдруг задрала верхнюю юбку, приговаривая: – Вот что вам видеть надобно.

Она из кармана на нижней юбке достала мешочек, с виду как маленький кошелек. Кавалер даже думал, что деньги там, вдруг откупиться хочет. Но из мешочка на ладонь она высыпала черный, вернее, темно-серый порошок, подошла с ладонью этой ближе, протянула им, словно показать его хотела. Кавалер и Сыч молча смотрели на нее, ждали. А она вдруг опять потемнела лицом, набрала воздуха и дунула себе на ладонь, да так, что весь этот порошок сразу сдула, и полетел он облаком им в лица, прямо в глаза.

– Ах, тварь ты такая, ведьма, – орал Фриц Ламме, отворачивая лицо. – В инквизицию тебя, на дыбу, на дыбу, падаль ты придорожная.

А Волков ничего не орал, ему словно выжгло глаза – как если бы зажмурился и темно стало. Но даже теперь он от двери не отошел, а по привычке потянул меч из ножен. Хоть не видел сейчас ничего, хоть и тер глаза левой рукой, но выпускать ведьму из комнаты живой он не собирался.

– Прекрати голосить, – сухо сказал он Сычу, – не слышу ее из-за тебя.

Кавалер продолжал подпирать дверь. Ему требовалось только услышать ее, только услышать. Меч у него был острее бритвы; хоть и говорили его старые друзья, что не надо так меч точить, только испортишь его этим, но он никогда их не слушал. И теперь он знал: ему только попасть нужно, и тварь не уйдет. Сыч затих. В комнате стало тихо-тихо.

И тут заорала ведьма звонко:

– Сюда, входите уже, пора!

И сразу же в дверь ударили, да с такой силой, что кавалер не удержался на ногах, упал, но меча не выронил. Хоть и слеп еще был, но тут же вскочил и пару раз махнул им на уровне живота и колен, туда-сюда, никого не зацепил.