— Тогда действуй. Только без насилия.

— Само собой.

Стас уже отнимал трубку от уха, как вдруг услышал:

— Подожди…

Малевич снова прижал трубку к уху.

— Да, Максим Сергеевич?

— Ты случайно не в курсе, что Настя Горбунова делала в фонтане ночью?

— Максим Сергеевич, я уже все сказал следователю.

— А теперь скажи мне.

— Ладно. Я понятия не имею, что эта дура делала в фонтане.

— Ясно. Надеюсь, наш разговор останется между нами?

— Само собой.

Завадский вздохнул.

— Ну, хорошо. Держи меня в курсе. И я тоже буду держать тебя в курсе.

— По поводу чего? — не понял Стас.

— По поводу расследования, которое ведет майор Самарин. Вдруг он раскопает что-нибудь новое.

Стас нахмурился.

— А мне-то это зачем?

— Не знаю. Вдруг понадобится… Ну, бывай.

И Завадский отключил связь. Увидев, что Стас опустил телефон, Жиров подошел к нему и с любопытством спросил:

— Ну? Чего там?

Стас прищурил карие глаза и сухо поинтересовался:

— Ты что-нибудь рассказывал Завадскому про минувшую ночь?

— Ты что, охренел? — вылупился на него Жиров. — Конечно, нет!

— А кому-нибудь другому рассказывал?

— Нет, конечно! А что?

— Да Завадский чего-то мутит. То ли на что-то намекает, то ли мне показалось.

— Так это он звонил?

— Ну.

— Завадский мужик темный… — задумчиво произнес Жиров. — Что будем делать-то?

Стас усмехнулся.

— Ничего. Главное — держи рот на замке. Кстати, сегодня вечером ты мне нужен.

— У нас что-то намечается?

— У меня — да.

Жиров ощерил рот в улыбке и восторженно проговорил:

— Йес!

— Рот закрой, — поморщился Стас. — На сей раз тебе ничего не перепадет.

— Как это? — не понял Жиров.

— А вот так. — Стас Малевич нахмурился, и веки его дрогнули, словно он внезапно что-то вспомнил. — Есть и еще кое-что. И ты снова мне понадобишься.

— О чем ты?

— Позже узнаешь. Главное — будь рядом.

Жиров глянул на приятеля исподлобья.

— Ты что, не доверяешь мне?

— Доверяю. Кому мне еще доверять, как не тебе? Ты ведь мой друг, верно?

— Верно. Но…

Стас выставил вперед кулак и улыбнулся:

— Чин-чин?

— Чин-чин, — вяло отозвался Жиров и слегка стукнул кулаком по кулаку Малевича.

Тот кивнул:

— Вот и хорошо. Придет время, и я все тебе объясню.

4

Учебный день подходил к концу. Второе занятие по спецкурсу Варламовой прошло без эксцессов. Студенты сидели притихшие, никто не пытался острить, никто не хотел дискутировать. Уже к завершению лекции Мария подумала: не заговорить ли с ними о Насте Горбуновой? Но — не решилась. Просто не знала, как.

После лекции Мария пообедала, потом сходила в библиотеку первого гуманитарного корпуса и немного почитала. Затем вернулась к себе в комнату, проглотила несколько обезболивающих таблеток и прилегла немного отдохнуть. И сама не заметила, как уснула.

Сон приснился душный и тревожный. Мария видела больного сына, лежащего на кровати. Почему-то у него было лицо Антипа. Сын не хотел с ней говорить, и Мария чувствовала себя ужасно виноватой. Потом пришел врач и выгнал ее из палаты.

Когда за Марией закрылась дверь, она взглянула на номер больничной палаты и с ужасом увидела три цифры — 935. С этими цифрами было связано что-то плохое, но во сне Мария никак не могла вспомнить, что именно.

Потом она услышала тихий скрип, словно кто-то катил перед собой тележку (или инвалидное кресло?), а вслед за тем сын тихо и испуганно позвал ее из палаты. Мария открыла дверь и ворвалась внутрь. Глеб сидел на кровати и с ужасом смотрел куда-то в угол. В углу Мария не увидела ничего, кроме черной тени. Она бросилась к сыну и обняла его.

Скрип инвалидного кресла становился громче. Зловещая тень в углу комнаты разрасталась.

— Укрепи мои силы, Господи! — прошептала Мария и прижала голову Глеба к своей шее…

Когда Мария проснулась, за окном уже темнело.

После сна в душе остался неприятный осадок. Варламова вынула сигарету из лежащей на столе пачки и с трудом закурила — пальцы ее тряслись. Глядя в окно, она затянулась, совершенно не чувствуя вкуса дыма.

Внезапно Марию охватило чувство, будто в мыслях у нее все перепуталось, а внутри головы закачался тяжелый маятник. Мария стиснула виски ладонями и с силой сжимала их несколько секунд.

Убрав наконец руки, Мария посмотрела на письменный стол, где лежал конверт, из которого торчали глянцевые уголки снимков. С конверта перевела взгляд на циферблат часов. Затем затушила окурок в пепельнице и тяжело поднялась с дивана.

Через полчаса начиналась репетиция, а ей еще нужно было привести себя в порядок.

* * *

— Быть или не быть, вот в чем вопрос. Скончаться? Смертельным сном забыться?… Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся? А говоря прозой: какой идиот согласился бы жить в этом дерьмовом мире, если бы не неизвестность после смерти?

— Стоп-стоп-стоп! — Мария нахмурилась. — Виктор, ты произносишь монолог так, словно тебе смешно каждое произносимое тобой слово.

Бронников хмыкнул.

— А если мне правда смешно?

Мария прищурилась.

— Что именно тебя так рассмешило?

— Да все. Ваш Гамлет спрашивает: «Какие сны в том смертном сне приснятся?» Да ясно же какие. Не будет никаких снов. Сны — производное сознания. Сознание — производное головного мозга. Если мозг мертв, следовательно, сознания нет. Сознания нет, следовательно, нет и снов. Трупы не видят снов. Неужели непонятно?

Мария усмехнулась:

— Садись — «пять».

Бронников неприязненно взглянул на преподавательницу.

— А чего вы усмехаетесь? — спросил обиженно. — Вы можете доказать, что мертвецам снятся сны?

Мария покачала головой:

— Нет. А ты можешь доказать обратное?

— Аксиомы не нуждаются в доказательстве, — небрежно обронил Бронников.

— Папа Климент Восьмой тоже так считал. Потом пришел Джордано Бруно и сказал, что планет, подобных Земле, множество, а Вселенная бесконечна. Ученого сожгли, но Вселенная не стала от этого меньше. Я понимаю, что Гамлет тебе чужд и непонятен. Вот ты и считаешь его идиотом, презираешь. Но… Кстати, неплохое сценическое решение. Ведь Гамлет тоже не понимал себя. И тоже сомневался в своем рассудке. Попробуем сыграть на этом. Только вкладывай в слова побольше чувства, не будь вяленой рыбой. А для разгона давай повторим сцену с Офелией. — Мария повернулась к Вике Филоновой: — Вика, ты готова?