был крепкий сухой старик. Зубы все свои! А лег однажды спать – и все, ангелы в раю его добудились. Так что Андрей был отправлен в Дальний Лог не просто так, а с расчетом: если что – ухаживать и, когда придет срок (молчаливо подразумевалось родней), схоронить.

Да только не мы это решаем, кому кого хоронить. Будет, будет стоять баба Граня в черном платке, вцепившись негнущимися пальцами в край гроба – с таким лицом, что никто к ней не рискнет подойти. Одна только Людмила, старая подружка, скажет сурово:

– Не ты его ро́стила, и стыд не твой.

А тех, кто ро́стил и чей был стыд, – тех не будет: погода не даст вырваться с северов, куда дочь уехала за мужем, а тот за длинным рублем. Эх… Рубль-то, может, и длинен, да жизнь коротка.

Людмила стояла рядом и все понимала, а ее внучка Светка рыдала по Андрюхе, как по жениху.

Дура Светка. Радовалась: любо-овь! Какая любовь? Так, голодуха: парень только из армии. Что сама втрескалась по уши – это понятно: видный он, Андрюха-то. Глаза голубущие! – в отца, собаку, пошел… Справный парень, да и не бездельник: не успел приехать – к автомеханикам пристроился, Костян помог. Да-а… Баба Граня поджала губы. Где он теперь, Костян? Матери и той не звонил ни разу. Может, тоже в живых нет? Мало ли кто по дорогам нынче гоняет.

⁂

Костя-дальнобой приходился Андрею двоюродным братом. С ним, между его рейсами, можно было отлично посидеть, взяв бутылку беленькой.

– Светка твоя ниче такая. – Костя подмигивал и хрустел баб-Граниной капустой. Умеет квасить капусту баба Граня! С хреном, с клюковкой…

– Светка? Ниче. – Андрей глотнул водки. Поморщился. – Но, знаешь, она как бы это, ну… Что скажу, то и делает.

– Так радуйся!

– Че радоваться? У бабы характер должен быть. Она же баба, а не корова.

У Кости тоже была девушка, Ольга. Училась в техникуме – Костя, за плечами которого была только учага, этим втайне гордился. А жила в общежитии, съехав из материной квартиры в блочной девятиэтажке.

Блочку эту отделял от освещенных городских улиц обширный темный пустырь. Раньше здесь был лесопарк: кусты ольшаника, березы, сосны. Но в восьмидесятые решили строить новый микрорайон и все вырубили. Осталась только одна старая береза, которая росла на опушке – три ствола из одного комля. Трехголовый Змей Горыныч.

А там девяностые. Микрорайон выстроить не успели. Только одну девятиэтажку и довели до ума – тянется к ней через пустырь тропинка от автобусной остановки.

Рядом с остановкой стоял ларек. Приезжая на выходные к матери и сестре, Ольга покупала там дешевый рулетик, по вкусу напоминающий поролон, намазанный вареньем. Рассказывала про учебу, про Костю.

– Ты бы хоть показала нам с Полиной Костю своего, – говорила мать. – Пусть как-нибудь вечером в гости придет, я курицу запеку.

– Ты сама-то веришь в это, мам? – хмыкала Ольга.

Мать Полины и Ольги фельдшерила на скорой помощи. Поскольку фельдшеров не хватало, смен ей доставалось намного больше, чем полагается. Да и ладно. Что дома-то делать? Мужа давно уже нет, дочки выросли… Полы намывать?

В их «однушке» полы были деревянные, крашеные. Ольга намекала, мол, сейчас такие покрытия красивые продают! – но Вера Петровна отмахивалась: и так хорошо. И ковер со стены не дала снять, хотя Ольга не раз приступала:

– Мам, ну у кого сейчас на стенах ковры? Да и старый он…

– То-то, что старый. Бабушкин. Память.

– Память! – фыркала Ольга.

После продажи бабушкиного дома деньги поделили ушлые родственнички, а им всего добра и осталось: ковер да хрусталь. Бокалы, конфетница, бесполезная ваза для цветов в стеклянном гробу серванта. Тоже старье, кстати, – идешь мимо, так и дребезжит всеми сочленениями, вот-вот рассыплется.

Раз в году они доставали хрусталь и мыли. Как следует, с уксусом.

– Мы ведь им даже не пользуемся, мам! Моем только.

– Как не пользуемся? А Новый год?

Вера Петровна вздохнула. Новый год… Праздник с огоньками, с колючей мишурой; а какая радость вынуть из коробки елочные игрушки! – до того родные, что в них уже поселилась душа. Дед Мороз из пенопласта… Девчонки подкрашивали его тонкой кисточкой, рисовали черные брови, голубые глаза. Это ж подумать: Полька уже школу заканчивает, Олька – невеста!

– Скажи своему Косте – пусть завтра приходит! И пирогов напеку.

⁂

– Погоди, а че завтра? – Костя нахмурился. – Я уж с Андрюхой посидеть договорился, может, перенесем?

– Ты дебил? Мать специально со смены отпросилась. Бери своего Андрюху – и чтоб к восьми ноль-ноль были здесь!

В семь часов вечера Вера Петровна, сосредоточившись, чтоб застегнуть молнию на сапоге – одно неверное движение, и замок расходился, – бормотала, на Ольгу не глядя:

– Олечка… ты прости меня, детка, но у нас Лариса Ивановна ногу сломала, кто же знал, что так будет…

Справившись с сапогом, распрямилась и позвала:

– Полина!

Из кухни вышла Полина – худая, бледная. Вера Петровна уже два раза возила ее к себе на скорую, брала кровь из вены, но анализы ничего страшного не показывали, и она на время успокаивалась. Должно быть, просто в школе устает. Все-таки – последний год, выпускной класс, столько всего задают бедным детям…

– Давай встречай их как следует, все мне потом расскажешь! Да причешись, лохмача.

И, поцеловав дочерей, Вера Петровна убежала – у подъезда ее уже ждала белая машина с крестом.

Сестры достали из серванта новогодний хрусталь, подвинули к дивану раскладной полированный стол. В центр водрузили принесенное Костей шампанское.

Андрей, неловко улыбаясь и косясь на Полину – стройную, с шапкой кудрявых волос, длинноногую, такую непохожую на коровистую Светку, – выудил тоже бутылку.

– Это Аграфены Игнатьевны наливка? Рябиновая? – Костя закатил глаза и покачал головой. – Ну, девчонки, вам повезло! Вы такого в жизни не пили!

Полина осторожно пригубила:

– Крепкая…

На бокале зажглась алая искра.

Хрусталь потребовал настоящих тостов, и вдруг оказалось, что Ольга знает их тысячу.

– Ты с кем это у меня прибухиваешь? – сводил брови Костя. – С писателями, что ли?

А Ольга – щеки горят и лоб уже блестит, несмотря на пудру, – снова и снова объявляла:

– Тост! Наливай!

– С твоим темпом мы скоро под столом встретимся… Ниче, Андрюха, как ты Польке-то плеснул – прямо с горочкой!

– Да я так… Освежить.

Поднявшись и одернув подол, Ольга начала чуть нараспев:

– Как-то один человек совершил убийство. Он пришел к своей матери и сказал: «Мама, я убил человека!» – «Тебе надо покаяться, сынок, – ответила мать. – Ты сядешь в тюрьму, а через пятнадцать лет выйдешь».

– Ха, через пятнадцать! – Костя потянулся наложить себе еще салата. – У нас