редакцию другие обычно приходят. Ворчуны и склочники, зануды, городские сумасшедшие всех мастей.

Сегодня у сумасшедших нашлись, видимо, другие дела: в редакции сидел один только Мопсиков.

Он будет печален, Мопсиков. Ведь про друга станет говорить, про лучшего друга.

– Мы прощаемся, – Мопсиков скажет, – с известным городским журналистом, фанатиком своего дела…

И вспухнет горбик могилки, странно маленький, одинокий; и с простой таблички сообщено будет людям, что нет больше на свете журналиста Эдуарда Александровича Бебекина.

А пока что – Мопсиков поглядел на Эдика и спросил:

– Бухал, что ли, вечером? Мрачный больно.

Вечер, вспоминала Юлька, вообще-то начинался нормально. Пахло кофе, в комнате был полумрак. Эдик сидел за столом, и лицо его, странно освещенное монитором компьютера и настольной лампой, казалось значительным и красивым. Он заканчивал статью, клацал клавишами. «Подождешь, Юль? А потом твоим текстом займемся». Не надо было ждать, уходить надо было! – но она подошла к шкафу, вытащила из тесного ряда первую попавшуюся книжку и уселась с ней в кресло.

Книжка оказалась словарем уральских топонимов. И доложил немедля гадский этот словарь: «г. Потаскуев – дер. Потаскуево, обр. от "потаскуша" – нищий, не чурающийся мелкого воровства».

«Журфак закончу – уеду отсюда!» – мгновенно решила Юлька.

Эх, Юлька, Юлька… В названии разве дело? Ну подумаешь – Потаскуев! Да самый обычный это уральский город. В шестнадцати километрах к северу – завод, в десяти километрах к югу – тюрьма. И трудится Потаскуев, и едут автобусы каждое утро на север и на юг, каждое утро все едут и едут, а Эдик Бебекин пишет про это в своей газете, которая, кстати, называется «Понедельником», а в свет выходит, наоборот, по пятницам. Но не от этого же он сейчас, стуча по клавишам, хмурится, недовольный…

Эдик хмурился, потому что в интервью с музыкантом, заезжим и знаменитым, чего-то решительно не хватало. Причем беседа с ним удалась как нельзя лучше: артист на все вопросы отвечал с готовностью, задирая мохнатые брови и радостно блестя темными, как переспелая черешня, глазами. И даже не то огорчало, что, переведенная в текст, эта радость выглядела припадком идиотизма, – а вот была там одна фраза, которую Эдик старался-старался, но не смог никуда вставить. Не вписывалась она в логику остального! Он морщился, смутно чувствуя, что это остальное надо выкинуть вместе с его проклятой логикой, а фразу оставить – но выкинул, конечно, именно фразу, и теперь это мучило, как совершенное по необходимости злое дело.

Эдик мотнул головой.

– Юль, а ты была вчера на концерте?

И сам же не дал ответить:

– Ладно, пошли на кухню. Кофе сварю.

Щелкнул выключатель, лампа в абажуре уронила на кухонный стол светлый круг.

– Эдуард Александрович… – Юлька глядела, как он ополаскивает турку, протирает белым полотенцем. – А почему вы один живете?

– Можно просто Эдик. – Насыпав кофе и долив воды, Эдик поставил турку на газ. Загудел огонь. – И давай на ты. А то я буду чувствовать себя старой развалиной. Тем более что мне и правда на днях тридцать семь.

Он замер, вдруг пораженный значительностью цифры.

Покосился на Юльку:

– И с кем я должен жить, по-твоему?

– Ну не знаю… с женой.

– Представь, был бы я женат. Ты бы ко мне уже не пришла: жена моя вряд ли бы это стерпела… Вот. Пей.

Юлька сунулась в чашку. Кофе так оказался горяч и горек, что жар бросился в лицо – аж слезы выступили. Сидела Юлька красная, а Эдик улыбался тихонько.

– Какие у вас чашки… – отдышалась она. – В смысле – у тебя… необычные.

Чашки и впрямь были хороши: сахарно-белые снаружи, а внутри – розовые и золотые.

На улице начался дождь – зашумело, запостукивало в окошко. Извилистые струйки потекли по стеклу вниз, к карнизу. Электрический свет в кухне сгустился и потеплел.

– А вы… а ты как начал в газете работать? Я слышала, ты не журналист по профессии?

Эдик пожал плечами.

– Стал сначала внештатником – почти сразу, как сюда приехал. Еду, блин, думаю: что это за город еще с таким названием?

Он покосился на ее коленки.

– Бутерброд тебе сделать? У меня вроде сыр есть.

– Нет, спасибо. – Юлька поправила подол платья, прикрывая некрасивую ссадину. – Ну а что – город? Маленький, скучный. Не знаю, как вы ухитряетесь целую газету про него выпускать. Вот завод только разве… Вот там – да…

– Завод? – Эдик, скрипнув табуреткой, отодвинулся от стола. – Только не говори мне ничего о заводе!

А почему нет-то, Эдик? Ведь старый завод, знаменитый! Полвека назад начали его строить в деревне Потаскуево. Перекрыли речку плотиной, чтоб сделать водохранилище, – на улицы зашла вода. Дома разобрать не успели. Или не захотели, может. Не дали людям и попрощаться толком с обжитым местом – в два дня переселили всех в бараки. Потом народ все бегал смотреть, как вода скрывает жилища. До последнего оттуда что-то тащили, выдергивали, и уж нельзя было понять, хозяева орудуют или мародеры. Сначала брели по воде, потом подошло, что и вплавь – а какое вплавь? На дворе, чай, не лето. Октябрь на дворе. Темный месяц, тоскливый. Сосны почернели в тот год, сыпалась хвоя, и вода все прибывала, прибывала… Стали плавать на лодках. Игры себе придумывали: заплыть в одно окно и выплыть в другое. Когда вся жизнь переламывается, чего ж не поиграть! Проскакивали сквозь мертвые оконные проемы, соревновались, кто ловчее, быстрее кто. Ох и страшно было внутри темного дома! Как там вода мелко плещется, и запах от нее погребной, затхлый.

А потом дома ушли под воду совсем. Забылись. Стало не страшно. Только дед один так и остался в той деревне. Сначала лежал на печи. Потом на крыше дома сидел. Потом взял шершавую, умеренной длины веревку, навязал себе камень на шею и – бульк.

Эдик скривился.

– Сколько людей понагнали его строить! И ради чего это все? Что, что он производит, завод наш знаменитый? – Он впился взглядом в испуганную Юльку. – Не-ет, ты скажи! Допустим, я не в курсе и мне оч-чень интересно! Что это за насущно необходимые нашей планете вещи? И к чему бы тут рядышком разместили хранилища оружейного плутония…

Эдик встал, открыл форточку, впустив на кухню влажную свежесть и шум разошедшегося дождя, а потом полез в шкафчик над мойкой и вытащил оттуда коньяк и две рюмки.

⁂

«Скучный город…» – сказала Юлька. Куда бежать, что делать, если все так? А ведь у многих – именно так, и, споткнувшись, к примеру, на ровном месте по дороге в магазин, свалившись под ноги случайному