– Как вы нас находите? Я имею в виду тех, кто может… вальсировать.

– В большинстве случаев так же, как нашел вас: прячась на виду. Я восхищаюсь вашим артистизмом, сэр. Ваши трюки могут быть всего лишь очень ловкими иллюзиями, их можно устраивать с помощью дыма и зеркал, или чуточки гипноза, или каких-нибудь других уловок. Вы достаточно умны, чтобы быть чрезвычайно хорошим, но не становиться невероятным. Даже очень наблюдательный и очень недоверчивый свидетель может уйти после представления уверенным, что разгадал ваши трюки, и в результате приятно довольным собой, при этом не зная ничего о ваших истинных способностях. Но я, такой же, как вы, вижу сквозь мишуру.

– И с какой целью вы нас ищете, сэр?

– Что ж, я могу сказать, что моя конечная цель – хотя это прозвучит немного высокомерно для типа, у которого подбородок измазан ламбетскими устрицами, – конструктивно использовать наши умения. Я намерен, возможно впервые в человеческой истории, объединить тех, кто обладает нашей способностью. Преподнести подарок Ее Величеству и ее правительству. Поставить на службу талант, который сохранит Британии господствующее положение на земном шаре, которое мы приобрели после падения Корсиканца. И кто станет отрицать, что это пойдет на пользу всему человечеству?

Луи вытаращился на него.

– Вы серьезно? Что ж, сэр, но есть одно возражение: наверняка в Пруссии и Франции есть люди с такими же способностями, как наши.

– Разница в том, сэр, что мы британцы. В этом году, этой весной, как вам известно, вся Европа охвачена революциями – континент погрузился в средневековый хаос. Мы – рациональная нация. Мы ученые. Мы дисциплинированны.

– Правда? А как же чартисты? И вы пойдете к правительству? Если мы выйдем на свет во время таких волнений, что помешает им запереть нас как опасных безумцев или монстров? Или, скорее всего, расстрелять на месте?

Хаккет наклонился ближе и заговорщицки произнес:

– Разница в том, Луи, что мы докажем свою пользу. Вы упомянули чартистов. Слышали про митинг, который они собираются провести в следующем месяце в Кеннингтон-Коммон?

Демонстрация чартистов была назначена на 10 апреля.

Перед этим событием Луи потрудился поискать что-нибудь о целях и амбициях чартистов – насколько мог анонимно и главным образом в «Монинг кроникл» – либеральной и агитационной газете, экземпляры которой лежали как реквизит в театре Виктории. В целом для Британии настали трудные времена: голод в Ирландии, попытки шотландцев восстановить силы после депортации горцев в прошлом веке, обширные беспорядки среди бедноты в промышленных городах. Были сообщения о бунтах среди шахтеров, о ткачихах, разбивающих свои станки, и об арестованных чартистах.

Чартисты агитировали за политические реформы, следуя за призывами их поборников в самой Палате общин. Луи узнал, что они добились некоторых успехов с парламентскими актами, например ограничивающими детский труд на фабриках. Но проблемы с митингами, демонстрациями и стачками существовали уже много лет. То здесь, то там призывали войска, зачитывали закон об охране общественного порядка, нескольким чартистам проломили головы. До сих пор политики по большей части игнорировали проблемы. Из Лондона все происходящее виделось просто еще одним признаком ужасов, свойственных северным промышленным городам, к которым старая земельная аристократия относилась с подчеркнутым презрением.

Луи и сам в основном все это игнорировал. Луи Рамон Валиенте, который с детства был одиночкой и беспокоился только о неприкосновенности собственной персоны, вообще не считал себя частью общества. Кроме того, волнения почти не затронули его жизнь. Теоретически он сочувствовал бедственному положению детей, которых работа преждевременно загоняла в могилу, но его это никак не касалось.

Однако теперь все изменилось. Весна 1848 года в самом деле стала сезоном бунтов и мятежей по всей Европе, даже в таких столицах, как Берлин. Повсюду сотрясались правительства и расшатывались монархии. До сих пор в Британии не было подобных революций, но продолжающийся наплыв обеспеченных беженцев из-за Ла-Манша заставлял дрожать богатых и власть имущих. Бунты, вспыхивающие даже в Лондоне, на Трафальгарской площади и в других местах, никак не успокаивали нервы.

И вот этой зловещей весной чартисты созвали массовый митинг на Кеннингтон-Коммон, за пределами Лондона. Они замыслили собрать миллионную толпу и маршем направиться в город. Луи все это казалось маловероятной угрозой – наверняка все уладится. Это же вялый, закопченный старый Лондон, а не какой-нибудь рассадник восстаний вроде Парижа.

– Ничего подобного, – настаивал Хаккет. – У меня есть источники. Правительство вводит в город войска, дома министров охраняются, наняты специальные констебли, королевскую семью увезли из столицы и так далее и тому подобное. Разумеется, все это тайком, но я лично видел один из секретных складов оружия в Адмиралтействе. Власти настроены не допустить, чтобы это все переросло в полномасштабное восстание. И тут появляемся мы с вами, Валиенте, друг мой…

Похоже, он запланировал, чтобы они вдвоем смешались с толпой и с помощью своих способностей «потушили костер», по выражению Хаккета.

Все это казалось Луи неопределенным и вселяло тревогу. Они что, начнут переходить посреди взволнованной толпы недовольных немытых созданий, подстегиваемых политическими агитаторами? Кроме того, весь замысел противоречил инстинктам, которые он развивал всю жизнь, чтобы держать в секрете «вальсирование», как называл это Хаккет.

Но, похоже, Освальд Хаккет предвидел его колебания. Он начал упирать на договоренности с конкретными специальными констеблями. Эти ребята понятия не имели о планах Хаккета – он лишь смутно намекнул на то, что они с Луи сами являются правительственными агентами, – но согласились с ним работать, указывая на зачинщиков, иностранных агитаторов и других нарушителей спокойствия.

Говоря о тех друзьях среди констеблей, Хаккет пристально смотрел на Луи. Невысказанный посыл не мог быть яснее: «Убежишь, дружок, и эти мои констебли набросятся на тебя, как ламбетская крыса на кусок заплесневелого сыра».

Потом Луи понял, что выбора у него нет – придется пройти через этот фарс, стараясь при этом беречь собственную голову, и посмотреть, что из этого выйдет.

* * *

Когда настало утро великого митинга, пошел дождь, достаточно сильный, чтобы утопить не только ламбетскую крысу, и настроение царило унылое.

На Кеннингтон-Коммон действительно собралась толпа, но она не насчитывала миллиона, как надеялись чартисты. Людей было всего несколько тысяч, самое большее десять, предположил Луи. Они столкнулись как с полицией, так и со специальными констеблями, охраняющими мосты в город. Среди последних было довольно много богачей и министров правительства, как сказал Хаккет, добровольно вызвавшихся защищать свое достояние и то, что они считали преимуществами конституции, которая не нуждается в поспешных решениях. Единственным исходом стало представление в Палату общин до смешного раздутой петиции – это и несколько потасовок и арестов. Луи подумал, что у уличных продавцов горячего кофе дела идут поживее, чем у констеблей.