И его осенило: вот сейчас он пойдет и увидится с ней, на цыпочках спустится по лестнице к ее комнате, станет на колени у ее постели, попросит у нее прощения. Он лежал не двигаясь, представляя себе всю эту сцену. И даже до того дошел, что встал с кровати, открыл дверь, петли которой издали жалобный стон, похожий на крик павлина, испугавший Гая, и прокрался к началу лестницы. Долго-долго стоял там, ноги все больше и больше сводило холодом, а потом решил, что эта выходка на самом деле омерзительно похожа на начальный эпизод в романе Толстого «Воскресение». Дверь снова застонала, когда он вернулся; Гай улегся в постель, стараясь убедить себя, что его самообладание достойно уважения, и в то же время кляня себя за отсутствие смелости в том, чтобы исполнить задуманное.

Он вспомнил, как однажды прочитал Марджори целую лекцию о Святой и Нечестивой Любви. Бедняжка, как у нее доставало терпения слушать? Он видел, что она внимала ему с таким серьезным выражением лица, что оно сделалось уродливым. Она была так красива, когда смеялась или радовалась! У Уайтов, к примеру, три дня тому назад, когда они с Джорджем танцевали после ужина, а он сидел, втайне завидуя, читал в углу какую-то книгу и с видом превосходства поглядывал оттуда. Танцевать он не научился, зато всегда жалел, что не умеет. Варварское, плотски возбуждающее занятие, говорил он и предпочитал тратить время и силы на чтение. Опять солдат Армии спасения! Насколько же Джордж, как оказалось, был мудрее, чем он. У него нет ни предубеждений, ни теоретических взглядов на руководство жизнью, он просто живет – замечательно, естественно, как подсказывает ему дух или плоть. Если бы только он смог прожить жизнь сызнова, если бы только смог он отделаться от чудовищной глупости сегодняшнего вечера…

Марджори тоже лежала без сна. И тоже чувствовала себя искалеченной страданием. Как он был отвратительно жесток… и как же жаждала она простить его! Наверное, он придет в темноте, когда весь дом уснет, пройдет на цыпочках к ней в комнату, очень тихо опустится на колени у ее постели и попросит прощения. «Придет ли?» – гадала она. Всматривалась в черноту над собой и вокруг себя, желая, чтоб он пришел, приказывая ему… сердитая и разбитая оттого, что он так не спешит прийти, оттого, что вообще не пришел.

И он, и она уснули, когда не было двух часов.

Семь часов сна поразительным образом изменили психическое состояние. Гай, считавший, что он на всю жизнь искалечен, встал с постели нормальным и здоровым. Гнев и отчаяние Марджори улеглись. Час после завтрака до отъезда Гая, который они провели вместе, был заполнен едва ли не банальными разговорами. Гай решительно настроился сказать что-нибудь по поводу случившегося вчера. Однако только лишь в последний момент, когда двуколка была уже, считай, у порога, удалось ему таки произнести, запинаясь, слова покаяния за свое поведение в тот вечер.

– Не думай об этом, – сказала ему Марджори. Так что они поцеловались и расстались, а их отношения остались точно такими же, какими и были до приезда Гая в отпуск.

Джорджа отправили спустя неделю-другую, а через месяц в Блайбери стало известно, что он потерял ногу – по счастью, ниже колена.

– Бедный мальчик! – вздохнул мистер Петертон. – Я сейчас же должен написать пару строк его матери.

Якобсен никак не отозвался, но для него оказалось неожиданным то, что известие его тронуло. «Джордж Уайт лишился ноги, – эта мысль не выходила у него из головы. – Хотя всего лишь ниже колена: повезло ему, можно сказать. Повезло – это прискорбно относительно, – рассуждал он. – Бога благодарим за то, что Он счел нужным лишить одно из созданий Своих конечности».

«И нет Ему услады в ногах человеческих», а? Nous avons changé tout cela[99].

Джордж остался без ноги. Не бывать больше той олимпийской скорости, силе и красоте. Якобсен вызывал в памяти картинку юноши, бегущего с громадной желто-коричневой собакой по зеленому травяному простору. Как он был великолепен! Прекрасные каштановые волосы языками пламени вздымались под ветром, вызванным быстротою бега, щеки пылали, глаза ярко сверкали. А как легок был его бег – большим пружинящим шагом, как поглядывал он на собаку, которая с лаем прыгала рядом с ним!

Было в нем совершенство, а теперь оно порушено. Вместо ноги у юноши культя. «Moignon», – как называют ее французы. В этом самом «moignon» звучит нечто по справедливости отталкивающее, чего недостает в «культе». Soignons le moignon en l’oignant d’oignons[100].

Часто ночами, перед тем как уснуть, он не мог отделаться от мыслей о Джордже, о войне и всех тех миллионах «moignons», которые должны появиться на свете. Однажды ночью ему во сне привиделись осклизлые кровавые вздутия, большие, похожие на полипы, которые разрастались прямо на глазах, распухали у него между рук – «moignons», по сути.

К концу осени Джордж вполне оправился, чтобы вернуться домой. Он выучился очень ловко прыгать на костылях, а вскоре его нелепая, переделанная из ванны тележка с запряженным в нее осликом стала хорошо знакома на всех соседних дорогах. Стоило посмотреть на это великолепие, когда Джордж с грохотом проносился на рысях мимо, подавшись вперед, как юное солнечное божество Феб в своей колеснице, и понукая свое капризное животное и голосом, и костылем. В Блайбери он заезжал почти каждый день. Они с Марджори вели бесконечные разговоры о жизни, о любви, о Гае и о многом другом, не менее захватывающем. С Якобсеном они играли в пикет и обсуждали тысячу всяких вещей. Джордж всегда был весел и радостен – именно это и раздирало сердце Якобсену от жалости.

IV

Начались рождественские каникулы, и преподобный Роджер опять приехал в Блайбери. Он сидел за письменным столом в рабочей гостиной, занятый – в данный момент – тем, что кусал кончик ручки и почесывал у себя в затылке. По лицу его было видно, что преподобный в затруднении: кто-то мог подумать, будто его терзают муки литературного творчества. А он и в самом деле мучился.

– Возлюбленный подопечный Альфреда Петертона… – выговорил он вслух. – Возлюбленный подопечный… – Роджер с сомнением повел головой.

Открылась дверь, в комнату вошел Якобсен. Роджер тут же повернулся к нему:

– Вы уже слышали прискорбную весть?

– Нет. А что такое?

– Бедняга Гай погиб. Полчаса назад мы получили телеграмму.

– Боже праведный! – воскликнул Якобсен, задохнувшись, как от сильной боли, что, похоже, указывало на то, что он выбит из спокойствия, присущего тому, кто ведет жизнь на основе разумности. Еще со времени увечья Джорджа он осознал, как все больше слабеют его защитные укрепления: внешние обстоятельства неуклонно посягали на них. Вот и сейчас одно из них прорвалось сквозь преграды, на какое-то время он оказался в его власти. Погиб Гай.

…Он собрался с духом и, обрывая молчание, смог выдавить из себя:

– Что сказать? Рано или поздно этого следовало ожидать, по-моему. Бедный мальчик.